Часть третья
Там, где ночь царит всегда
Глава 15
К вечеру температура понижается на пятнадцать градусов: над
округом Каули проходит холодный фронт. Грозы нет, но небо меняет цвет на
фиолетовый, и туман прибывает. Место его рождения — река; он медленно
поднимается по Чейз-стрит, заглатывая сначала ливневые канавы, потом тротуары,
наконец, сами дома. Полностью все скрыть он не может, такое под силу только
зимним и весенним туманам, но изменяет силуэты и лишает цвета. В тумане
привычное кажется чужеродным. Да еще этот запах, древний запах моря, который
проникает глубоко в ноздри и будит часть мозга, готовую поверить в
существование монстров, шныряющих под завесой тумана, от этого по спине ползет
страх, а сердце ускоряет свой бег.
На Самнер-стрит Дебби Андерсон по-прежнему выполняет
обязанности дежурного. Арнольда «Бешеного Мадьяра» Храбовски отослали домой без
бляхи, по существу, отстранили от службы, и он чувствует, что должен задать
жене пару-тройку прямых вопросов (ответы на них он в принципе знает, отчего на
душе скребут кошки). Дебби сейчас стоит у окна, хмурится. В руке чашка кофе.
— Не нравится мне все это, — говорит она мрачному Бобби
Дюлаку, который пишет донесение. — Напоминает фильмы ужасов, которые я смотрела
по телевизору, когда училась в школе.
— Ужасов? — переспрашивает Дюлак, поднимая голову.
— Ну да. — Она вглядывается в сгущающийся туман. — Про
Дракулу. Джека-Потрошителя.
— Я ничего не хочу слышать о Джеке-Потрошителе, — чеканит
Дюлак. — Ты уж извини, Дебби. — И продолжает прерванное занятие.
На автостоянке у магазина «С семи до одиннадцати» мистер
Раджан Патель стоит около телефона-автомата (он по-прежнему перетянут желтой
полицейской лентой, и мистер Патель не может сказать нам, когда его смогут
использовать по прямому назначению). Он смотрит на центр города, который словно
поднимается из большущей миски сметаны. Дома в дальнем, более низком конце
Чейз-стрит уже погрузились в эту миску.
Видны только вторые этажи.
— Если он там внизу, — мистер Патель разговаривает сам с
собой, — сегодня он может сделать все, что захочет.
Он скрещивает руки на груди, по телу пробегает дрожь.
Дейл Гилбертсон дома, вот уж чудо из чудес. Он собирается
пообедать с женой и сыном, даже если после этого рухнет мир.
Он выходит из кабинета, где двадцать минут говорил по
телефону с детективом ПУВ Джеффом Блэком (только невероятным усилием воли ему
удавалось не сорваться на крик), и видит, что жена стоит у окна. Хмурится точно
так же, как Дебби Андерсон, только вместо чашки кофе в руке бокал вина.
— Речной туман. — В голосе Сары слышится отвращение. — Вот
некстати. Если он там…
— Не смей этого говорить, — обрывает ее Дейл. — Даже не
думай.
Но он знает, что они оба не могут не думать об этом. Улицы
Френч-Лэндинга, затянутые туманом улицы Френч-Лэндинга, уже пустынны: в
магазинах нет покупателей, на тротуарах — праздношатающихся, в парках —
гуляющих. И уж точно нигде нет детей. Родители просто не выпустят их из дому.
Даже на Нейлхауз-роуд, где добросовестное выполнение родительских обязанностей
скорее исключение, чем правило, родители будут Держать детей при себе.
— Не буду, — соглашается она. — Это все, что я могу.
— Что на обед?
— Как насчет тушеной курицы?
Столь горячее блюдо — неудачный выбор для обычного июльского
вечера, но этот выдался холодным и туманным, поэтому Дейл довольно улыбается.
Подходит к жене, обнимает:
— Отлично. И чем раньше, тем лучше.
Она поворачивается, на лице разочарование.
— Поедешь в участок?
— Вроде бы и не надо, раз уж Браун и Блэк взялись за это
дело…
— Самодовольные тупицы. Мне они никогда не нравились.
Дейл улыбается. Он знает, что прежнюю Сару Эсбюри нисколько
не волновало, как он зарабатывает на жизнь, и явственно выказанное недовольство
тем, что его отстранили от расследования, не может не радовать. Особенно в этот
момент. Потому что день выдался самый худший за все время службы, и завершился
он отстранением от работы Арнольда Храбовски. Дейл знает, что Арни надеется в
ближайшем времени все-таки вернуться к исполнению своих обязанностей. И самое
ужасное, что Арни скорее всего прав. С учетом развития событий ему понадобится
даже такой неумеха, как Бешеный Мадьяр.
— В принципе ехать мне не надо, но…
— У тебя предчувствие.
— Да.
— Хорошего или плохого? — Она уважает интуицию мужа, в
немалой степени и из-за стремления Дейла привлечь к расследованию Джека Сойера.
Сегодня ей, как никогда, ясно, что Дейл двигался в правильном направлении.
— И того и другого, — отвечает Дейл и без уточнений меняет
тему:
— Где Дэйв?
— Рисует за кухонным столом.
В шесть лет Дэвид Гилбертсон страстно влюбился в цветные
карандаши. После окончания занятий в школе он уже изрисовал две коробки. В
супружеской постели Дейл и Сара уже не раз говорили о том, что у них в семье
растет художник. «Будущий Норман Рокуэлл», — однажды сказала Сара. Дейл,
который помогал Джеку Сойеру развешивать необычные и прекрасные картины, очень
надеялся, что их мальчик станет большим художником. В своих мечтах он заходит
так далеко, что боится озвучивать их, даже погасив свет.
С бокалом вина Дейл выходит на кухню:
— Что ты рисуешь, Дэйв? Что…
Он замолкает. Карандаши лежат на столе. Вместе с
незаконченным рисунком, изображением то ли летающей тарелки, то ли круглого
кофейного столика.
Дверь во двор открыта.
Вглядываясь в «молоко», скрывающее качели и гимнастическую
стенку Дэйва, Дейл чувствует, как горло сжимает страх.
Вновь в нос бьет запах тела Ирмы Френо, жуткий запах
гниющего сырого мяса. Уверенность в том, что его семья защищена магическим
кругом (такое может случиться лишь с кем-то другим), исчезает. Ее место
занимает осознание случившегося: Дэйва нет. Рыбак выманил его из дому и утащил
в туман. Дейл видит ухмылку на лице Рыбака. Видит руку в перчатке, желтой,
зажимающую рот его сыну, но не выпученные, полные ужаса глаза ребенка.
В туман и за пределы известного нам мира.
Дэвид.
Он пересекает кухню на ватных ногах. Ставит бокал на стол.
