— Ну хорошо, а ты помнишь, как четырнадцать лет назад, в день сражения, этот самый Анри де Мальмеди?..
Жорж откинул назад волосы и показал брату шрам у себя на лбу.
— Да, верно, — произнес Жак, — черт побери, ты озлоблен против него. Я забыл, что тогда произошло, впрочем, припоминаю: в ответ на его удар шпагой я ударил его кулаком по лицу.
— Да, и я готов был простить нанесенную мне обиду, но когда он вновь оскорбил меня…
— Как же?
— Он отверг предложение, сделанное мною его кузине.
— Ишь чего ты захотел! Отец и сын воспитывали наследницу, как перепелку в клетке, чтобы ощипать ее в свое удовольствие путем выгодного брака. Когда же перепелка стала жирной, приходит браконьер, который хочет взять ее себе. Ну как же так! Разве они могли поступить иначе, как не отказать тебе? К тому же, дорогой мой, ведь мы всего лишь мулаты.
— Я и не был оскорблен отказом, но во время спора он замахнулся на меня тростью.
— Значит, в ответ на оскорбление ты его избил?
— Нет, — ответил Жорж, улыбаясь, — я потребовал дуэли.
— И он отказал; ну что ж, это естественно, ведь мы мулаты. Бывает, мы иногда избиваем белых, но белые не дерутся с нами на дуэли, считают это унижением своего достоинства.
— Тогда я заявил, что заставлю его драться.
— Потому-то ты во время скачек coram populo , как мы выражались в коллеже Наполеона, залепил ему пощечину.
Неплохо было придумано, но все оказалось напрасным.
— Почему?
— Мне известно, что вначале Анри хотел было согласиться на дуэль, но его друзья отказались быть секундантами, и дуэль не могла состояться.
— Тогда пусть ходит побитым, он волен решать сам.
— Да, но тебя ожидает другое.
— Что же?
— Когда Анри настаивал на дуэли, его друзья пообещали ему найти другой способ мести.
— Какой же?
— В ближайший вечер, когда ты будешь в городе, человек десять собираются устроить засаду на пути в Моку и, схватив тебя, избить до полусмерти.
— Подлецы, так они поступают с неграми!
— А кто мы такие, мы — мулаты! Светлые негры, ничто иное.
— Они ему обещали так расправиться со мной?
— Именно.
— Ты убежден?
— Я присутствовал при их сговоре, меня приняли за чистокровного голландца, и потому при мне открыто все обсуждали.
— Ладно, — заявил Жорж, — я решил.
— Ты отправляешься со мной?
— Я остаюсь.
— Послушай, Жорж, последуй совету старого философа: уедем отсюда.
— Невозможно! Получится, что я струсил, а кроме того, ведь я люблю Сару.
— Ты любишь Сару?.. Что это значит: «Я люблю Сару»!
— Это значит, что либо она должна принадлежать мне, либо я погибну.
— Ты делаешь ошибку. Представился счастливый случай, другого не будет. Я отплываю сегодня в час ночи, тайком; поедем вместе, завтра мы уже будем далеко отсюда и посмеемся над белыми господами с острова Маврикия; ну а если мы поймаем кого-нибудь из них, то четверо моих матросов отблагодарят их тем же способом, каким они хотели расправиться с тобой.
— Благодарю, брат. Согласиться не могу!
— Ну что ж, ты настоящий мужчина; не можешь, значит, я отплываю без тебя.
— Да, отправляйся и плыви вблизи от острова, ты увидишь необычайную сцену.
— Что же я увижу? Затмение луны?
— Ты увидишь, как от пролива Декорн до холма Брабант и от Порт-Луи до Маэбура поднимается вулкан, подобный вулкану на острове Бурбон.
— О, это другое дело; ты, видно, затеял что-то пиротехническое, объясни же мне.
— Вот что: через неделю эти белые господа, которые презирают меня, угрожают мне, хотят отхлестать меня, как беглого негра, будут кланяться мне в ноги.
— Небольшое восстание, я понимаю, — сказал Жак, — но это было бы возможно, если б на острове насчитывалось хотя бы две тысячи воинов, подобных моим ста пятидесяти ласкарам. Называю их по привычке ласкарами, хотя среди моих дружков нет ни одного, кто принадлежал бы к этой презренной расе; у меня замечательные бретонцы, храбрые американцы, настоящие голландцы, чистокровные испанцы — лучшие люди, представляющие свою нацию. Но кто с тобой, кто поддержит твое восстание?
— Десять тысяч рабов, которым надоело повиноваться, которые теперь сами хотят командовать.
— Да что ты, негры, я их хорошо знаю, я ими торгую; они легко переносят жару, могут насытиться бананом, выносливы в труде, им присущи многие хорошие черты, я не хочу обесценивать свой товар, но, как тебе сказать, — они плохие солдаты, ведь как раз сегодня на скачках губернатор интересовался моим мнением о неграх. Он мне сказал: «Послушайте, капитан Ван ден Брок, вы много путешествовали, мне представляется, что вы проницательный наблюдатель, как бы вы поступили, если бы были губернатором острова, а на нем произошло бы восстание негров?»
— И что ты ответил?
— Я сказал: «Милорд, я расставил бы сотню открытых бочек с вином на улицах, по которым должны пройти негры, а сам пошел бы спать, оставив ключ в дверях».
Жорж до крови закусил губу.
— Итак, вновь прошу тебя, брат, пойдем со мной, это самое разумное решение.
— В третий раз повторяю: не могу.
— Этим все сказано; прощай, Жорж, но послушай меня: не доверяй неграм.
— Значит, ты отплываешь сегодня?
— Да, черт возьми, я не гордый и сумел бы улизнуть; если «Лейстер» пожелает сыграть со мной в кегли в открытом море, он увидит, откажусь ли я, но в порту, под огнем форта — благодарю за любезность. Итак, в последний раз: ты отказываешься?
— Отказываюсь.
— Прощай!
— Прощай!
Молодые люди обнялись в последний раз, Жак направился к отцу, который, ничего не подозревая, спал крепким сном, Жорж вошел в комнату, где его ждал Лайза.
— Ну как? — спросил негр.
— Вот что, — ответил Жорж, — скажи повстанцам, что у них есть вождь.
Негр скрестил руки на груди и, не спросив ничего более, низко поклонился и вышел.
Глава XIX. ЯМСЕ
Как мы уже поведали, скачки были лишь основным представлением второго дня празднества, и, так как они завершились в три часа пополудни, пестрая толпа, расположившаяся на возвышенности, направилась к Зеленой равнине, в то время как элегантные дамы и господа, присутствовавшие на состязании, в экипажах и верхом возвратились домой, с тем чтобы после обеда вновь приехать посмотреть гимнастические упражнения ласкаров, своеобразные танцы, борьбу, сопровождаемую нестройным пением и негритянской музыкой.
