Книга Олимпия Клевская, страница 100. Автор книги Александр Дюма

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Олимпия Клевская»

Cтраница 100

— Я так хорошо понимаю ваше любопытство, — сказал Баньер, — что и сам в эту очередь встану.

И он действительно, не слишком углубляясь в размышления о том обстоятельстве, что в кармане у него нет ни единого денье, поспешил занять место среди ожидавших, тем самым сделавшись одним из позвонков того многоглавого зверя с гибким хребтом, что зовется публикой и, подобно чудовищу, о котором рассказывает Терамен, то извивается всем телом, то вытягивается, словно бесконечный змей, а то и — увы, слишком часто! — является взору в виде трех-четырех колечек, притом донельзя жалких.

На сей раз это был Пифон с немыслимыми наращениями.

Пристроившись к нему, Баньер теперь уже посерьезнее, чем до сих пор, задумался о своей бедности, успевшей превратиться в настоящую нищету.

Однако суть его рассуждений была приблизительно такова:

«Все войти не смогут; начнется потасовка, и даже немалая. В такой неразберихе своя доля хороших тумаков достанется и французским гвардейцам, и этому отвратительному привратнику, которому обещаю при первом подходящем случае сломать его алебарду об его же собственную спину, причем надеюсь, что случай этот не заставит себя ждать. К тому же вследствие этого окажется много недотеп, которым при всех своих деньгах не удастся пройти в залу, зато уж кое-кто вроде меня, если будет половчее и не станет слишком беречь свой баракановый наряд, прорвется, черт возьми, без всяких расходов, при посредстве одних кулаков и прекрасно устроится в партере».

Для человека голодного и влюбленного такой ход мысли — тут читателю придется с нами согласиться — был не лишен логики.

Если бы в подобных обстоятельствах Баньер рассуждал иначе, он тем самым проявил бы неуважение ко всем своим как теоретическим, так и практическим познаниям из области театральной жизни, а главное, непочтительно подверг бы сомнению всемогущее покровительство великого Юлиана, чья ладанка висела у него на груди.

В это время позади Баньера и того господина, с которым он имел интересную беседу, нами только что пересказанную, толпа, как таран с окованным серебром наконечником, вскоре стала биться в двери Французской комедии, которые, казалось, только и ждали, чтобы их проломили. Это и произошло, едва открыли билетные кассы.

Первые минут пять все шло хорошо, но затем напор толпы и солидное число зрителей, рассуждавших таким же образом, как и Баньер, начали нарушать общий порядок, до тех пор поддерживаемый при входе. К своей невыразимой радости, Баньер увидел, что шагах в десяти впереди него обмен тумаками становится достаточно бесперебойным, чтобы можно было рассчитывать на его продолжительность.

На этот раз, как обычно, Баньеру сослужил хорошую службу его высокий рост: благодаря ему он видел, как с голов слетают шляпы, как блещущие стволы ружей стражников, втянутые в круговорот этой давки, теряют свое вертикальное положение, беспорядочно дергаются и клонятся, словно бедняжки-ивы под бешеными ураганами осенней или весенней поры.

Требовалось еще минут десять подобного авангардного боя и столько же времени ожидания со стороны центра, частью которого являлся Баньер, чтобы настал час его торжества.

И эти десять минут прошли. Все случилось даже намного лучше, чем ожидал Баньер. Буря превратилась в настоящий смерч, и французские гвардейцы были отброшены и исчезли подобно соломинкам, унесенным порывом ветра.

Теперь оставалось только протолкаться вперед и войти. Чтобы добиться этого, даже не было необходимости что-либо разбивать о спину привратника.

Однако наш читатель, должно быть, как и мы сами, замечал одну закономерность: идеям свойственно носиться в воздухе, они там кружатся наподобие птичьих стай. Вот почему, едва у человека появляется хорошая идея и он, посчитав, естественно, что она находится в его исключительной собственности, только собирается осуществить ее, как тут же появляется другой и приводит эту идею в исполнение.

Благодаря бою, разгоревшемуся у дверей, в ходе которого вооруженная сила была повержена, более четырех десятков лиц, имевших перед Баньером и его недавним собеседником то преимущество, что они заняли в очереди место впереди них, теперь вломились в вестибюль, не потрудившись даже засунуть руку в жилетный карман.

Настала очередь Баньера; через какую-нибудь минуту — нет, секунду — он рассчитывал тоже оказаться в этом благословенном вестибюле и совсем было приготовился к рывку, которым сейчас сметет с пути две последние шеренги, отделяющие его от входа, как вдруг эти шеренги, заколебавшись, остановились, как это при Фонтенуа сделала перед атакой г-на Ришелье знаменитая колонна, и, обрушившись на Баньера, отбросили его к сточной канаве.

Лишь теперь Баньер заметил, что привратник, которому он в мечтах уже задал трепку, послал за помощью и получил ее; что разгромленные стражники размножились, словно воины, выращенные Кадмом из зубов дракона, что французские гвардейцы после первой неудачи не посчитали себя окончательно разбитыми и теперь на месте накренившихся и рассеявшихся штыков возник целый частокол весьма решительных, прямых и многочисленных штыков, обладатели которых выводят вон зрителей, незаконно прорвавшихся внутрь, и сомкнутым строем двигаются вперед, призывая к порядку остальных. Однако такое поражение не могло обескуражить бойца, настолько, как Баньер, заинтересованного в исходе битвы и по этой причине столь ожесточенного. Подобная решимость не отступает, и не важно, большее или меньшее число кусков плоти и кусков железа противостоит ей.

Итак, Баньер упорствовал и, вместо того чтобы отступить, как большинство присутствующих, удвоил свой пыл, превратившись из рядового солдата в главнокомандующего мятежной толпы, кричавшей во всю глотку «Да здравствует король!» и стремящейся смести все театральные двери и ограждения.

Добрый пример, поданный Баньером, вдохновил и всех остальных беглецов, которые повернули обратно, как только увидели, что баталия еще не совсем проиграна, и вслед за своим новоявленным генералом, сплотившись вокруг него, пробили брешь в обороне стражников и полицейских, не прекращая как можно чаще кричать «Да здравствует король!» — тактика довольно ловкая, почти всегда применяемая бунтовщиками, идущими против властей; благодаря этому средству возмутители спокойствия, снося ограждения, выламывая двери и сокрушая стражу, якобы делали все это не иначе как затем, чтобы выказать свое верноподданническое рвение и обожание его величества Людовика XV, которого в ту пору еще называли Возлюбленным.

Но, к несчастью (мы в наши тревожные дни имели возможность убедиться в этом), ничто не придает воинским штыкам такой мощи и стойкости, как сопротивление простых обывателей.

Между штатским платьем и мундиром во все времена царил дух самого жаркого соперничества: они исполнены такого взаимного раздражения, что готовы растерзать друг друга.

Итак, мундиры учинили над сюртуками жуткую расправу, и легко понять, что баракановый наряд Баньера, оказавшись в самом опасном месте, отнюдь не был пощажён.

Впрочем, владелец бараканового изделия проявил ожесточенное упорство: он один стоил целой армии. Мужества, гнева, жертвенности, явленных им в тот час, римлянам хватило бы, чтобы выиграть три сражения: при Требии, Тразименском озере и Каннах.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация