После того как гости уехали, мое одиночество стало еще более нестерпимым. Как вы помните, незадолго до отъезда из Парижа я принимала графа де Шарни, не забывшего нашей детской дружбы. Мы снова встретились в Лионе, куда он прибыл раньше меня, — граф направлялся в свой полк, который был весьма великодушно подарен ему Мадемуазель. Мы очень приятно провели неделю, а затем нам пришлось расстаться. Бедный юноша писал мне так часто! Ревность г-на Монако не мешала мне получать эти письма, ставшие моим единственным утешением, но тут произошло одно печальное событие, изменившее однообразное течение моей жизни.
Матушка сообщила мне в письме о том, что граф де Гиш серьезно заболел, находясь в армии г-на де Тюренна; три дня спустя гонец доставил мне от брата письмо или, точнее, записку, в которой говорилось следующее:
«Сестра моя! Я чувствую, что мне недолго осталось жить, и мне бы хотелось еще раз увидеть Вас перед смертью. Вы одна знаете мне цену, только Вам известно, что меня убивает: это скука и отвращение к жизни. Все подумают, что причина моего уныния — в разлуке с Мадам; на самом деле, ничего подобного: просто я считаю, что нет никакой возможности сделать что-то необычное на этом свете, здесь нет ничего веселого, и поэтому отсюда лучше уйти. Если мне не доведется с Вами встретиться, знайте, что это правда, и не верьте лжецам. По-моему, меня окончательно погубила госпожа де Бриссак — она томится скукой, как и я, и мы с ней совершенно не подходили друг другу. Прощайте, постарайтесь ко мне приехать, поскольку, увы, я не могу отдать приказ перевезти меня к Вам, и это вызывает у меня массу сожалений. Мне тошно умирать здесь, в этом лагере или, скорее, в этой деревне, не увидев на прощание Парижа. Не забывайте меня, если сможете…»
Как только я получила эту записку, я поспешила к г-ну Монако и показала ее ему, прибавив, что немедленно уезжаю.
— Ничего подобного! — воскликнул он. — Как это ничего подобного? Уверяю вас, что, напротив, так и будет.
— Нет, сударыня, нет, вы никуда не поедете! Письмо вашего брата — это бред больного человека; вы его не вылечите, и вам нет нужды разъезжать по армиям; оставайтесь дома, занимайтесь своими делами и не говорите мне больше об этом.
Я отвечала князю в том же духе, разгорелся спор, и мы поссорились; в конце концов я заявила, что поеду куда захочу, а муж поклялся, что он не выпустит меня из княжества, — этот вызов вывел меня из оцепенения. «Ей-богу, это мы еще посмотрим», — подумала я.
У меня хватило ума не говорить это вслух, но я вспомнила о гонце, собиравшемся в обратный путь. Я вручила ему записку для Шарни с предписаниями для него, велела отправляться и вернулась к себе совершенно умиротворенной. Господин Монако решил, что я передумала, и успокоился. Он даже предложил мне послать к моему брату гонца, чтобы ободрить его, но я отказалась.
Две недели спустя карлик зашел ко мне в присутствии г-на Монако, смотревшего, как меня причесывают; Ласки доложил, что пришел какой-то торговец жемчугом. Я приказала его впустить. Муж не стал возражать: купцы пока еще не внушали ему опасений. В бородатом торговце я узнала Шарни — впрочем, его маскарадный костюм никуда не годился. Ничего общего с Лозеном! Вспомнив о графе, сопровождавшем меня во время первой поездки в Монако, когда он так сильно меня любил, я была готова выпроводить Шарни. Воспоминания и сожаления об этом человеке всегда владеют мною; если бы не досада на его измены, заставившая меня прибегнуть к мести, я никогда ни на кого бы даже не взглянула. О! Сколько страданий он причинил мне!
Я попросила показать мне жемчуг. Ласки и Блондо, понимавшие, в чем дело, помогали мне и переговаривались, чтобы отвлечь внимание князя. Я не нашла ничего подходящего и спросила торговца, нет ли у него другого товара.
— Сударыня, завтра вечером мы отбываем в Левант, наш корабль стоит в Геркулесовой гавани, заказывайте, и мы все привезем.
В самом деле, я заказала несколько украшений, и муж позволил мне это сделать. Он лишь справился о корабле. Я удовлетворила его любопытство: судно, в самом деле, прибыло из Марселя, и принадлежало оно некоему еврею, за немалое вознаграждение согласившемуся нам помочь. Уходя, Шарни передал Блондо мужскую одежду для меня и для нее и платье маленькой девочки для Ласки. Я вела себя любезно оставшуюся часть дня, в то время как Блондо укладывала мои драгоценности, запершись на тройной засов. Мы даже отважились вынести сундук с дорогими нарядами с помощью одного лакея, якобы для того, чтобы доставить их к придворному портному; два матроса унесли сундук — все прошло совершенно гладко.
Следующий день был еще более удачным — казалось, сам Бог помогал нам! Князь отправился на охоту и заночевал в Ментоне. Он передал мне это в шесть часов вечера, чтобы я не волновалась; с тех пор как мы приехали в Италию, муж впервые оставил меня одну — должно было произойти нечто невообразимое, вроде падения с лошади, чтобы он на такое решился. Князь не рискнул вызвать меня к себе в тот же вечер, но ему не терпелось меня увидеть, и он рассчитывал вознаградить себя на следующий день.
Он не успел это сделать. В десять часов я была уже в море, переодетая в мужской костюм, как и Блондо: мы последовали примеру г-жи де Мазарини и г-жи де Колонна. Я встретилась с Шарни, и мы отправились в плавание; наутро нас уже нельзя было догнать. Я оставила князю записку, не указав, в какую сторону направляюсь. В Марселе я снова надела женское платье и дальше поехала на почтовых. Оставив там Шарни, чтобы не вызывать обвинений, я отправилась в Париж; ехала я без остановок и очень скоро прибыла домой.
Мое возвращение всех удивило. Я откровенно обо всем рассказала, умолчав о Шарни и в то же время представляя Блондо и Ласки героями этой истории. Я застала обитателей дворца Грамонов в отчаянии, хотя это касалось только отца, так как матушки дома не было: она находилась во Фрее; моя невестка, супруга Гиша, нисколько не горевала; что касается Лувиньи и его жены, то утешить их было невозможно в том смысле, что делать этого не приходилось: они вовсе не были удручены — совсем напротив. На следующий же день пришло печальное известие. Оно повергло меня в какое-то оцепенение, удивительно похожее на скорбь. В это время маршал находился в своей небольшой квартире, расположенной возле монастыря капуцинов. Я поручила отцу Бурдалу сообщить ему о случившемся. Я понимала, каким ударом станет для него смерть старшего из его сыновей. Придя к нему, святой отец попросил всех выйти; вид священника был красноречивее всяких слов. Маршал бросился в объятия Бурдалу; он не плакал, а лишь сказал, что умрет от горя, лишившись самого дорогого, что было у него на свете, и не сможет пережить сына. Тем не менее он его пережил и меня переживет тем более. Святой отец беседовал с ним о Боге шесть часов подряд, а затем отвел его в церковь, где капуцины служили панихиду по бедному Гишу, после чего священник привел его назад. Король послал письмо отцу, и все стали его навещать, но он никого не принимал, даже нас, говоря, что мы рады смерти Гиша, так как завидовали ему.
На долю г-на д'Аквиля выпала тяжкая обязанность известить об этом мою матушку; она искренне оплакивала своего сына. Перед смертью мой брат разослал всем письма; в них он каялся и просил прощения у всех, особенно у своей жены, которая превосходно сыграла свою роль. Она разрыдалась, когда ей рассказали, как ее муж оправдывался и извинялся перед ней.
