— Государь…
— Кто из них жалуется: графиня Прованская?
— Говорят, что она.
— Тогда граф Прованский сочинит отвратительные стихи о бедной графине Дюбарри. Ей ничего не остается, кроме как стойко держаться: ее отхлещут как следует.
— Государь, это будет просто-напросто справедливым возмездием.
— Что такое?
— Представьте себе, что госпожа маркиза де Розен…
— Эта прелестная маленькая брюнетка, подруга графини Прованской?
— Да, та, на которую ваше величество часто поглядывали в течение целого месяца.
— О! Меня за это достаточно бранили в одном месте, маркиз! Ну, и что же?..
— Кто бранил вас, государь?
— Черт возьми! Графиня.
— Что ж, государь, вас она бранила, вас — это хорошо; но с другою стороной она сделала нечто лучшее.
— Объяснитесь, маркиз, вы меня пугаете.
— Еще бы! Пугайтесь, государь, я вам не препятствую.
— Как! Значит, это серьезно?
— Очень серьезно.
— Говорите.
— Кажется, что…
— Ну! Что же?..
— Видите ли, государь, это трудно было сделать, но еще труднее об этом сказать.
— Вы в самом деле пугаете меня, маркиз. До сих пор я думал, что вы шутите. Но если речь действительно о серьезном деле, так будем говорить серьезно.
В эту минуту вошел герцог де Ришелье.
— Есть новость, государь, — сказал он с улыбкой, одновременно обаятельной и тревожной: обаятельной — потому что надо было понравиться монарху, тревожной — потому что надо было оспаривать королевскую благосклонность у этого фаворита, вновь призванного в Версаль после однодневного изгнания.
— Новость! И откуда исходит эта новость, мой дорогой герцог? — спросил король.
Он поглядел кругом и увидел, что маркиз де Шовелен тайком смеется.
— Ты смеешься, бесчувственный!
— Государь, сейчас разразится гроза: я вижу это по печальному облику господина де Ришелье.
— Вы ошибаетесь, маркиз; я объявил о новости, это правда, но не берусь излагать ее.
— Но как же, в конце концов, я узнаю эту новость?
— Паж ее высочества графини Прованской находится в вашей передней с письмом от своей хозяйки; угодно вашему величеству приказать?
— О! — воскликнул король, который был не прочь свалить все на нелюбимых им графа или графиню Прованских, — с каких это пор сыновья Франции или их жены пишут королю, вместо того чтобы присутствовать при утреннем выходе?
— Государь, вероятно, письмо объяснит вашему величеству причину такого пренебрежения к этикету.
— Возьмите это письмо, герцог, и дайте его мне. Герцог поклонился, вышел и через секунду вернулся с письмом в руке.
Передавая его королю, он сказал:
— Государь, не забудьте, что я друг госпожи Дюбарри и заранее объявляю себя ее адвокатом.
Король, взглянув на Ришелье, распечатал письмо; видно было, как он хмурится, читая содержавшиеся в нем подробности.
— О! — пробормотал он, — это уже слишком! И вы берете на себя неблаговидное дело, герцог. Поистине, госпожа Дюбарри сошла с ума.
Затем, обернувшись к своим офицерам, он сказал:
— Пусть немедленно отправятся от моего имени к госпоже де Розен; пусть узнают, как она себя чувствует, и пусть скажут ей, что я приму ее немедленно после утреннего выхода, до того как пойду к мессе. Бедная маркиза, очаровательная маленькая женщина!
Все переглянулись: не всходит ли новое светило на горизонте королевской благосклонности?
В конце концов, это было вполне возможно. Произведенная год назад в компаньонки графини Прованской, она подружилась с фавориткой, всегда присутствовала в ее интимном кругу, где часто бывал король. Но, получив замечание от принцессы — ее оскорбляла эта близость, — она сразу прекратила отношения с г-жой Дюбарри, чем вызвала ее явную и сильную досаду.
Вот что было известно при дворе.
Это письмо, содержания которого никто не знал, произвело на короля сильное впечатление; в оставшееся время утреннего выхода он казался озабоченным, еле разговаривал с несколькими приближенными, торопил соблюдение церемониала и отпустил присутствующих раньше обычного, приказав г-ну де Шовелену остаться.
Церемония утреннего выхода была окончена, все вышли; его величество предупредили, что г-жа де Розен ожидает в передней; король приказал впустить ее.
Госпожа де Розен, вся в слезах, упала перед королем на колени. Эта сцена была из числа самых патетических.
Король поднял ее.
— Простите, государь, — сказала она, — что я прибегла к августейшему посредничеству, чтобы получить доступ к вашему величеству, но я, действительно, была в таком отчаянии…
— О, я вас от всего сердца прощаю, сударыня, и я признателен моему внуку, что он отворил перед вами дверь: отныне она всегда будет для вас открыта. Но перейдем к факту… к главному делу.
Маркиза опустила глаза.
— Я спешу, — продолжал король, — меня ждут к мессе. То, что вы мне пишете, действительно правда? Графиня в самом деле позволила себе вас…
— О! Вы видите, государь, что я краснею от стыда. Я пришла просить справедливости у короля. Никогда со знатной дамой не обращались таким образом.
— Как, это правда? — спросил король, невольно улыбаясь. — С вами поступили как с непослушным ребенком, безо всяких скидок?
— Да, государь, четверо горничных, в ее присутствии, в ее будуаре, — ответила, опустив глаза, молодая женщина.
— Черт возьми! — сказал король, у которого эти подробности вызвали множество мыслей. — Графиня не хвасталась этим замыслом.
И со взглядом сатира добавил:
— Но как это произошло, скажите, маркиза?
— Государь, — отвечала бедная женщина, все более краснея, — она пригласила меня к завтраку. Я отговорилась тем, что несвободна, что служба предписывает мне находиться с восьми часов утра при ее королевском высочестве; было велено ответить мне, чтобы я пришла в семь, она меня долго не задержит; и действительно, государь, я вышла оттуда через полчаса.
— Вы можете быть спокойны, сударыня, я объяснюсь с графиней, и справедливость восторжествует; но в ваших собственных интересах я прошу вас не слишком предавать огласке это приключение — главное, чтобы ваш муж ничего не знал. Мужья в этом отношении чертовские ханжи.
— О, что касается меня, ваше величество, можете быть уверены, что я сумею молчать; но графиня, моя противница, я убеждена, уже похвасталась своим самым близким друзьям только что совершенным поступком, и завтра весь двор узнает… О Боже мой! Боже мой! Как я несчастна!
