С этой минуты по всему ристалищу слышались только крики восторга — и на подмостках, и на балконах. Скорость и ярость ударов невозможно описать. У соперников больше не было щитов, и дело решала уже не ловкость, а только сила. Шанка-Ферро наносил удары, словно молотом о наковальню, и черный рыцарь своей недвижимостью и едва ли не бесчувственностью уже сам походил на наковальню, но удары становились все сильнее, и он начал отступать. Тогда и его соперник отступил, страшная булава в его руке стала вращаться, как праща, со свистом описала дугу и попала черному рыцарю прямо в забрало! Тот развел руки, зашатался, как дерево, перед тем как упасть, но упасть он не успел: Шанка-Ферро бросился на него одним прыжком, как тигр; в руках в него был длинный кинжал; зрители услышали скрежет соприкоснувшихся доспехов, потом все присутствующие женщины закричали: «Пощады, герцог Савойский!» Но Шанка-Ферро тряс головой и отвечал: «Нет пощады предателю! Нет прощения убийце!» и искал просветы в забрале, зазоры в панцире или отверстия в латном воротнике, куда бы он мог всадить кинжал, но тут вдруг раздался крик: «Остановись, Богом живым заклинаю, остановись!» — и все увидели, что на ристалище на полном скаку влетел всадник, соскочил с коня, обхватил победителя, с нечеловеческой силой поднял его и отбросил на десять шагов от побежденного.
Тут крики ужаса сменились возгласами изумления: этот прискакавший во весь опор всадник был не кто иной, как герцог Савойский, Эммануил Филиберт!
— Шанка-Ферро, Шанка-Ферро, — охрипнув от гнева, воскликнул герцог, — что ты наделал? Ты же знаешь, что жизнь этого человека священна для меня и я не хочу, чтобы он умирал!
— Священна или нет, — ответил Шанка-Ферро, — но клянусь душой моей матери, я клянусь, Эммануил, что он умрет от моей руки!
— К счастью, — ответил Эммануил, снимая с поверженного шлем, — это будет не в этот раз!
И действительно, хотя у черного рыцаря все лицо было залито кровью, на нем не было серьезных ран, он просто был в обмороке и, скорее всего, после первой помощи врача должен был прийти в себя.
— Господа, — обратился герцог к Вьейвилю и Буасси, — вы судьи турнира; я прошу вас поручиться мне честью за жизнь этого человека. Когда он придет в себя, он волен удалиться, не называя имени и не открывая причины своей ненависти. Это мое желание, моя просьба, и, если нужно, я буду просить этой милости у его величества, чтобы это был также его приказ.
Оруженосцы подняли раненого и унесли на руках.
В это время Шанка-Ферро отстегнул шлем, с которого во время поединка были сбиты корона и гребень, и с досадой отбросил его.
Тут только, кажется, король понял все окончательно.
— Как, зять, так это были не вы?
— Нет, государь, — ответил Эммануил Филиберт, — но вы видите, что этот человек был достоин доспехов, которые были на нем.
И он раскрыл объятия Шанка-Ферро; тот же, ворча, как бульдог, которого заставили выпустить добычу, все же подошел и нехотя поцеловал своего молочного брата.
И тут грянул гром аплодисментов — до этого момента их сдерживали ужас и удивление, — и от них дрогнуло все вокруг; дамы махали платками, принцессы — шарфами, а Маргарита показывала рукой на прекрасный боевой топор, предназначенный в награду победителю.
Но это не утешало Шанка-Ферро: второй раз бастард Вальдек ушел живым из его рук.
Поэтому, поднимаясь с королем и Эммануилом Филибертом, чтобы получить боевой топор из рук Маргариты, он недовольно ворчал:
— Если эта змея третий раз попадется мне в руки, брат Эммануил, клянусь тебе, живой она не уйдет!
XIII. ПРЕДСКАЗАНИЕ
То, что произошло на турнире 29 июня, осталось тайной не только для большинства зрителей, но и для тех близких к герцогу по положению людей, выше или ниже его стоявших, которые, казалось бы, должны были быть посвящены в его тайны.
Как случилось, что герцог Савойский, обязанный находиться на ристалище, отсутствовал? Каким образом случилось, что именно тогда молочный брат надел его доспехи, и к тому же именно в ту минуту, когда его вызвали на смертный бой?
Но все расспросы были напрасны, и, поскольку король, по-видимому, тоже хотел проникнуть в эту тайну, Эммануил с улыбкой попросил его не пытаться приподнять завесу над этим уголком его жизни.
Одна мадам Маргарита могла бы проявить обеспокоенность и простительное истинной любви любопытство и обратиться к герцогу с вопросом, но она была так потрясена этим поединком и так счастлива обрести дорогого ей герцога живым и невредимым, что ей больше ничего и не нужно было, и единственным последствием этих происшествий для нее стало усиление сестринской привязанности к Шанка-Ферро.
Трижды Эммануил Филиберт посылал осведомляться о здоровье раненого. Первый раз тот был еще без сознания; второй раз уже приходил в себя; в
третий раз садился на коня.
На все вопросы о здоровье бастард с угрозой проворчал:
— Скажите герцогу Эммануилу, что мы еще встретимся! И, никому не известный, он исчез со своим никому не известным оруженосцем.
Очевидно, он не знал, что сражался с Шанка-Ферро, а не с герцогом.
Этот взволновавший всех эпизод только прибавил веселья вечерним развлечениям, и Генрих говорил дамам, со свойственным им восторгом перебиравшим подробности событий:
— Что же я вам предложу завтра и какое зрелище будет достойным ваших прелестных глаз после сегодняшнего?
Бедный король! Он не знал, что на завтрашний день судьба приготовила столь страшное зрелище, что о предыдущем забудут все, даже историки.
Впрочем предзнаменований было много.
Часов в восемь утра к Генриху II явилась одна из прислужниц Екатерины Медичи и сказала, что королева умоляет ее принять.
— То есть как это ее принять? — промолвил Генрих. — Я немедленно пройду к ней: ведь она моя дама и королева.
Екатерине передали этот ответ, и она печально покачала головой, ибо была в малой степени королевой и еще в меньшей — дамой сердца короля.
Королевой и дамой сердца была герцогиня де Валантинуа.
Войдя к Екатерине, король ужаснулся ее бледности.
— Боже мой, что с вами? — спросил король. — Вы больны и провели тяжелую ночь?
— Да, мой дорогой повелитель, я больна, — ответила Екатерина, — больна от страха.
— О Господи! — воскликнул король. — И чего же вы боитесь?
— Меня взволновали вчерашние события и пробудили в моей душе старые опасения… Помните ли вы, государь, что было вам предсказано, когда вы родились?
— Да, да, — сказал король, — подождите… Это мой гороскоп?
— Правильно, государь.
— Который предсказывает, что я умру на дуэли или на поединке?
