Когда они ушли, Эммануил Филиберт приказал воздвигнуть на выходе из ущелий замки Ла-Перуз, Виллар и Ла-Тур.
Но вот на его землях установился мир, и он написал герцогине, чтобы она приехала к нему в Ниццу; затем, так как это было 12 ноября 1560 года, он отправился в замок Верчелли.
Семнадцатого ноября утром он был в Оледжо.
Со времени его свадьбы это был второй его визит к Леоне.
Как и первый раз, Леона ждала его на пороге своего домика.
Эти два сердца, соединенные целомудренной любовью, настолько слились в одно, что Эммануилу и в голову не пришло не явиться на свидание, а Леоне — что он может им пренебречь.
Увидев издалека Леону, Эммануил пришпорил коня: он был счастлив увидеть ее и боялся, что она еще бледнее и ближе к могиле, чем в прошлый раз.
Леона, наверное, предвидела, какое впечатление на ее возлюбленного произведет ее лицо: она накрылась вуалью.
Эммануил вздрогнул, увидев ее: она походила на тот призрак под вуалью, о явлении которого она ему рассказывала год назад.
Он дрожащей рукой откинул покрывало, и на глазах у него появились слезы.
Кожа Леоны стала белой, как паросский мрамор, взгляд был готов угаснуть, а голос стал едва слышен. Видно было, что она с трудом заставляет себя жить.
Когда она увидела своего обожаемого герцога, щеки ее слегка порозовели. Сердце ее все еще жило, и каждым своим биением говорило: «Я люблю тебя!»
Стол был накрыт, но Леона не притронулась к еде: казалось, земные нужды и слабости уже покинули ее.
После завтрака она взяла Эммануила за руку, и они снова пошли через деревню тем путем, каким шли год назад.
На этот раз они уже не видели обеспокоенных крестьян, стоявших и беседовавших о достоинствах и недостатках герцога: прошел год, и за это время они его узнали. Война не вышла за пределы трех долин, и мир постепенно сделал свое благое дело; французские гарнизоны ушли из городов, разорявшихся ими последние двадцать три года, и суд был равно беспристрастен и к великим и к малым. А потому каждый занимался своим делом: крестьянин — на пашне, а ремесленник — в мастерской.
Все благословляли герцога и выражали единственное желание: чтобы принцесса Маргарита дала наследника Савойскому престолу.
И каждый раз, когда такое пожелание произносилось вслух перед этими двумя гуляющими чужеземцами, Эммануил вздрагивал и украдкой смотрел на Леону.
Леона улыбалась и отвечала за герцога:
— Господь, который вернул нам нашего обожаемого государя, не оставит Савойю своей милостью.
Пройдя через деревню, Леона пошла по той же дороге, что и год тому назад, и через четверть часа ходьбы они очутились перед часовней, возвышавшейся на том месте, где за год до этого герцог воткнул ветку ивы, на которую села неведомая птица и пропела свою чудную песню.
Это была одна из тех изящных часовен, что часто воздвигались в шестнадцатом веке; построена она была из красивого розового гранита, добывавшегося в Тессинских горах. В позолоченной нише серебряная Богородица протягивала прохожим своего божественного сына, благословлявшего их протянутой рукой.
Эммануил, благочестивый, как рыцарь времен крестовых походов, преклонил колено и прочитал молитву.
Пока он молился, Леона стояла рядом, положив руку ему на голову. Потом, когда он кончил, она сказала:
— Мой возлюбленный герцог, на этом самом месте год назад вы пообещали мне, даже поклялись, что, если по возвращении в замок Верчелли вы увидите, как я и предсказала, Шанка-Ферро, привезшего письмо от герцогини Маргариты, вы будете с тех пор верить всему, что я скажу, сколь бы ни странными показались вам мои слова, и последуете моим советам, сколь бы непонятными они ни были.
— Да, я это обещал, — ответил герцог, — будь спокойна, я это помню.
— Шанка-Ферро был в Верчелли?
— Да, был.
— И он приехал тогда, когда я сказала?
— Когда пробило три часа, он въезжал во двор.
— Он привез письмо от принцессы Маргариты?
— Это первое, что он мне вручил, увидев меня.
— Значит, ты готов следовать моим советам, не обсуждая их?
— Когда ты говоришь со мной, Леона, мне кажется, что твоими устами говорит сама Богоматерь, перед чьим образом я только что преклонил колени.
— Тогда слушай. Я снова видела свою мать. Эммануил вздрогнул точно так же, как год назад, когда
Леона произнесла такие же слова.
— Когда? — спросил он.
— Прошлой ночью.
— И… что она тебе сказала? — с невольным сомнением спросил он.
— Ну вот, — с улыбкой сказала Леона, — ты снова начал сомневаться.
— Нет, — промолвил герцог.
— Итак, на этот раз я начну с доказательств. Эммануил приготовился слушать.
— Перед отъездом в Верчелли ты написал принцессе Маргарите, чтобы она к тебе приехала?
— Да, это так, — удивленно подтвердил Эммануил.
— Ты ей написал, что будешь ждать ее в Ницце, куда она приплывет морем из Марселя.
— Ты и это знаешь?! — воскликнул герцог.
— И добавил, что из Ниццы ты повезешь ее в Геную берегом моря, через Сан-Ремо и Альбенгу?
— Боже мой! — прошептал Эммануил.
— А оттуда прекрасной долиной Бормиды через Кераско и Асти до Турина?
— Все это так, Леона! Но, кроме меня, никто не знает содержания этого письма, и я вручил его гонцу, в котором был уверен…
Леона улыбнулась.
— Разве я не говорила тебе, — сказала она, — что я снова видела свою мать?
— И что из этого?
— Мертвые знают все, Эммануил!
Невольно объятый ужасом, герцог отер платком пот со лба.
— Придется тебе верить! — прошептал он. — Ну и что же дальше?
— Так вот, мой милый Эммануил, что мне сказала мать: «Завтра ты увидишь герцога: ты уговоришь его уехать ночью с герцогиней Маргаритой через Тенду и Кони, а берегом моря отправить пустые носилки в сопровождении Шанка-Ферро и ста хорошо вооруженных солдат».
Эммануил вопросительно взглянул на Леону.
— «Речь идет о спасении Савойи!» Вот что сказала мне моя мать, Эммануил, и вот что я тебе говорю в свою очередь: ты обещал, больше того — ты поклялся следовать моим советам, поклянись мне, Эммануил, что ты поедешь с герцогиней через Тенду и Кони, а Шанка-Ферро с пустыми носилками в сопровождении ста хорошо вооруженных солдат поедет берегом моря.
Герцог на минуту заколебался: его мужество и воинская гордость противились этому обещанию.
