Анри грустно улыбнулся.
— Да, — ответил он, — но оно принято. Завтра утром вы увидите объявления о продаже.
— Объявления? Я не умею читать. Да я и не стал бы их читать: мне это было бы слишком тяжело. Но зачем давать объявления?
— Чтобы все знали, что замок и земли Норуа продаются.
— О! Вот как! Об этом и так станет известно. Вы видите, я уже знаю. И потом вы ведь не станете дробить такой прекрасный кусок земли, как ваш; надеюсь, вы продадите его целиком?
— Дорогой господин Мьет, когда речь идет о такой сумме, как та, в которой я нуждаюсь, гораздо легче найти сто покупателей, чем одного.
— О! В округе немало крепких хозяев, способных поднять на своих плечах эту ношу, так же как они подняли бы мешок пшеницы. Послушайте, я знаю одного такого. Он с первого захода даст вам триста тысяч и даже триста пятьдесят тысяч франков.
— Охотно верю, папаша Мьет.
— И к тому же заплатит все до последнего су.
— Земля и замок стоят, к счастью, побольше этой суммы, сосед.
— Он дал бы даже четыреста тысяч…
— Мой дорогой, — произнес Анри, устав от всех этих многословных разглагольствований хитрого крестьянина, — этими делами предстоит заниматься не мне, а моему крестному Мадлену. Обращайтесь к нему с вашими предложениями.
— Господи Иисусе! Вы же понимаете, что я стараюсь не для себя… В прошлый раз, покупая поле папаши Марселена, я должен был заплатить пять тысяч франков, так мне пришлось занять тысячу франков в конторе метра Перро. Я выступаю от имени друга, который мне только что сказал: «Чем видеть, как будут дробить на кусочки такое прекрасное поместье, принадлежавшее нашим прежним сеньорам, я скорее пойду на жертву и заплачу четыреста пятьдесят тысяч франков. Но вы понимаете, папаша Мьет, говорит он мне, — четыреста семьдесят пять тысяч франков это будет мое последнее слово. Дальше я никак не могу заходить». Посудите сами, господин Анри, какую сумму это составляет со всеми издержками по продаже.
— Именно поэтому, господин Мьет, разделив владение, мы снизим затраты на регистрационный сбор.
— Видите ли, господин Анри, надо все хорошенько подсчитать. Если вам заплатят пятьсот тысяч франков — а это последняя цена, которую вам могут дать, давайте уговоримся об этом, вы ведь согласны с этим, не правда ли? — Так вот, если вы получите эти пятьсот тысяч франков, то, держа контракт в руках, вы должны считать их за пятьсот пятьдесят. О! — продолжил, вздохнув, папаша Мьет. — Как счастливы продающие, им не надо оплачивать издержки!
На этом месте назидания папаши Мьета были прерваны: дверь открылась и вошел Мадлен.
— Послушайте, — сказал Анри, довольный, что можно прервать этот разговор, — вот как раз мой крестный Мадлен; обратитесь к нему, он вам сообщит все интересующие вас подробности… Дорогой Мадлен, это господин Мьет, он желает стать владетелем Норуа и предлагает пятьсот тысяч франков за земли и замок.
— Я! Господи Иисусе! — вскричал папаша Мьет. — Где я возьму эти пятьсот тысяч франков, господин Анри?
— Хорошо! — ответил Мадлен. — Я нахожу, что вы сделали отличное предложение, папаша Мьет. Но мне надо сказать одно слово моему крестнику на ушко. Подождите меня на кухне. Вы ведь знаете, где находится кухня? Мы с вами там все спокойно обсудим.
Папаша Мьет, видя, что ему следует сменить собеседника, почесал затылок, натянул на голову свой колпак и прошел в кухню.
— О! — вздохнул Анри. — Как вы прекрасно сделали, дорогой крестный, освободив меня от этого ужасного человека!
— И приведя к тебе Камиллу, не так ли? — заметил Мадлен.
— Камиллу! — вскричал, подскочив Анри.
— Да, она здесь. Ее отец пожелал вам устроить последнее свидание наедине, прежде чем вы расстанетесь.
— Ее отец?
— Да, ее отец. Он не такой уж злой человек, каким кажется.
— Но в конце концов, чего он хочет, чего просит, чего требует?
— Камилла тебе все расскажет. Входи, Камилла!
Он открыл дверь, Камилла стремительно вбежала в столовую, а Мадлен вышел, оставив молодых людей наедине.
В кухне Мадлен нашел папашу Мьета, который ждал его и тем временем старался доказать г-ну Пелюшу, что для Анри было бы гораздо выгоднее продать замок и земли одному человеку, нежели продавать их по частям.
Хотя в намерения Мадлена не входило заключать с папашей Мьетом какую-либо сделку, он был не против заставить того разговориться; и как бы ни хитрил крестьянин, Мадлен расстался с ним, убежденный более чем когда-либо, что продавать по частям выгоднее всего и что, разделив замок и земли, можно будет получить, даже не гонясь за ценой, семьсот тысяч франков.
В ту минуту, когда г-н Пелюш подсчитывал, что триста пятьдесят тысяч франков, которые вернутся к Анри как его половина состояния, соединенные с семьюдесятью или восьмьюдесятью пятью тысячами франков, которые тот когда-либо унаследует от Мадлена, превышают сумму, в какую г-н Пелюш оценивал своего зятя, из столовой вышла Камилла с полными слез глазами, но с улыбкой на лице.
— А! — сказал г-н Пелюш, увидев улыбку дочери. — Он согласен; это замечательно.
— Напротив, папа, — отвечала Камилла, — он отказывается.
— Как? Он отказывается?! — вскричал торговец цветами, делая шаг назад.
— Да, отец, он отказывается.
— Но это же глупец, неблагодарный дурак!
— У него золотое сердце!
— Как, ты одобряешь его поступок?
— Во всех отношениях. И я только что поклялась ему — нет, не выйти за него замуж, поскольку вы против этого союза, — я поклялась никогда не принадлежать никому другому, кроме него.
— Та-та-та! — воскликнул г-н Пелюш. — Ну, это мы еще посмотрим, — и, приняв величественную позу, он продолжил повелительным тоном: — Имейте в виду, мадемуазель, мы уезжаем не медля ни минуты.
— Я готова следовать за вами, отец, — ответила Камилла. В это время Фигаро, точно догадавшись о предстоящем отъезде и желая сопровождать своего хозяина в столицу, проскользнул в кухню и положил обе лапы на грудь г-на Пелюша.
Такое осквернение его капитанского мундира разгневало г-на Пелюша.
— Прочь, — закричал он, — наглое животное! Прочь! — а затем, повернувшись к своему другу, произнес: — Мадлен, я не виню тебя в тех расходах, которые мне пришлось
понести по твоей милости на охотничью экипировку, хотя сейчас из-за твоих советов крестнику эти расходы стали совершенно бесполезными. Поскольку он продает свои земли, я, естественно, больше не могу на них охотиться. Что касается ружья и моего снаряжения, то я уже принял решение, ведь их всего лишь требуется сохранять в исправности. Но вот Фигаро — это совсем другое дело: это капитал, не только лежащий без движения, но и требующий дополнительных затрат. К тому же у мадемуазель Камиллы уже есть газель: если к этой газели еще добавится собака, то в магазине «Королева цветов» охота будет вестись с утра до вечера. Поэтому я рассчитываю, что из дружбы ко мне ты добьешься, чтобы хозяин «Золотого креста» взял Фигаро обратно.
