Развернулись ожесточенные торги. После Французской революции, приведшей к распродаже имущества эмигрантов и как следствие — к разделу поместий, крестьянин в буквальном смысле слова овладел землей. Раздел большого поместья был подлинным праздником для этих суровых тружеников, с мотыгой и заступом в руках заставляющих истерзанную ими землю давать по два или три урожая.
Мьет был одним из таких фанатичных скупщиков земли. Голос аукциониста, казалось, вызывал у него головокружение; его маленькие глазки сверкали, как два уголька из-под колючих, взъерошенных бровей; остроконечный колпак с трудом удерживался на его голове. Он выкрикивал каждую из своих прибавок как вызов, при этом лицо его подергивалось, как у игрока, бросающего золото на зеленое сукно стола. Всякий раз, когда аукционист объявлял: «Продано» — независимо от того, выигрывал ли папаша Мьет этот торг или нет, — его челюсти стискивались, а плотно сжатые зубы издавали нервный скрежет. Не было ни одного устраивающего его лота, в котором он не принял бы участия и в котором не поднял бы цену не только в соответствии с истинной стоимостью выставленного имущества, но и выше ее, инстинктивно предчувствуя, что в такой стране, как Франция, земельная собственность всегда будет расти в цене.
Единственный лот, пропущенный им даже с некоторым презрением, включал в себя замок и парк. Они были проданы мэру Вути, г-ну Редону, за восемьдесят пять тысяч франков. Кабаний заповедник, где г-н Пелюш столь плачевно сделал свои первые шаги на поприще охоты, отныне также должен был принадлежать г-ну Редону, но тот тут же поспешил передать его в руки Мадлена.
Торги длились неделю, и их общая сумма достигла восьмисот сорока тысяч франков.
До своего разорения бедный Анри никогда и не подозревал, что он так богат.
Всякий раз, когда Мадлен оставался наедине с Анри, они строили самые прекрасные планы своего дальнейшего существования. Единственное, что им не давало до конца насладиться всеми прелестями этой приятной жизни, так это то, что Анри не увлекался ни охотой, ни рыбной ловлей.
Что касается свадьбы Анри с Камиллой, то Мадлен не отчаивался, надеясь на один из тех чудесных случаев, ниспосылаемых самим Провидением, что так часто встречаются в мире нашего воображения и так редко — в самой действительности. На все эти прекрасные мечты Анри отвечал лишь двумя словами: «Дорогой крестный!» — и ограничивался улыбкой.
Однажды, когда Мадлен с большим самозабвением, чем обычно, в пятидесятый раз излагал Анри свои планы на жизнь, призывая крестника войти во вкус охоты и рыбной ловли, Анри прервал его, положив ему руку на плечо.
— Бесполезно, дорогой крестный, — сказал он ему, — мое решение принято.
Мадлен посмотрел ему в лицо.
— Твое решение? — повторил он.
— Да.
— И каково же твое решение?
— Я отправляюсь вместе с братом в Монтевидео. Мадлен смертельно побледнел:
— Ты уезжаешь?! Анри пожал плечами:
— Моя жизнь здесь не имеет смысла; может быть, она приобретет его там.
— Скажи просто, что ты устал от жизни и ищешь смерти.
— Укажите мне работу, для которой я был бы пригоден, найдите мне занятие, обещающее вернуть мое состояние, и я останусь; но остаться ради того, чтобы прозябать, ничего не предпринимая, чтобы видеть, как Камилла, забыв меня, станет женой другого…
— Во-первых, этого ты не увидишь, я тебе ручаюсь.
— Ну что же, значит, я искалечу жизнь бедной девушке. Отец никогда не выдаст ее за разорившегося человека, но даже если он и отдаст ее мне, то я слишком горд, чтобы принять подобную милость. Бедное дитя останется старой девой, и однажды она с сожалением скажет: «Ах, если бы я не любила его…»
Мадлен вздохнул, обеими руками вцепился себе в волосы и выдрал целый клок, вскричав:
— Вот чего я добился после двадцати пяти лет борьбы, надежд и неустанного труда ради того, чтобы сделать этого ребенка счастливым!
И, быстро удалившись, не оборачиваясь на голос Анри, окликавшего его, Мадлен свистом подозвал Фигаро, вскинул на плечо ружье и через десять минут с той стороны, где стоял маленький охотничий домик, с этих нескольких арпанов земли, которые он приобрел за свои двадцать тысяч франков, донеслась яростная стрельба.
Продажа земель была объявлена и велась за наличные деньги. Нотариус торопился их собрать и уверял, что ранее чем через неделю восемьсот шестьдесят тысяч франков будут вручены дону Луису. Впрочем, большинство платежей — что весьма удивительно, когда покупателями становятся крестьяне — было сделано золотом, и папаша Мьет, прикупивший земель более чем на триста тысяч франков, две трети этой суммы заплатил наполеондорами.
Таким образом, дон Луис должен был привезти в страну, где давно уже забыли, что такое золото и серебро, чуть ли не миллион золотом, что в три или четыре раза увеличивало эту сумму.
И именно это заставляло дона Луиса настойчиво просить брата поехать вместе с ним, и именно это побудило Анри принять решение последовать за братом. Дон Луис говорил ему:
— Ты отказываешься разделить со мной эти восемьсот тысяч франков, потому что знаешь, как они мне нужны. Но поехали со мной, добьемся снятия осады Монтевидео, прогоним Росаса, и я верну свое состояние, свое имущество. Тогда, в свою очередь, я стану обладателем трех-четырех миллионов и у тебя больше не будет никаких причин отказываться от денег, данных мне взаймы. Ведь, если я вновь стану богатым, ты мне любезно разрешишь рассматривать эту сумму как заём. И тогда мы вернемся во Францию, ты женишься на Камилле, а я буду твоим шафером на этой свадьбе.
И когда дон Луис поделился этим планом с Мадленом, тот был вынужден признать, что не может предложить своему крестнику ничего, что напоминало хотя бы эту мечту.
И вот роковой день наступил. Молодые люди должны были после завтрака отбыть в Париж, а из Парижа в Марсель. Мадлен, как обычно взяв ружье, ушел на рассвете, и по выстрелам, раздававшимся один за другим, можно было догадаться, что он вымещает на несчастных кроликах мучительную боль, вызванную предстоящим отъездом Анри.
К девяти часам, то есть ко времени, назначенному для завтрака, выстрелы прекратились. Без сомнения, Мадлен остановил это побоище и должен был показаться с минуты на минуту. Но, несмотря на прекращение стрельбы, Мадлен, к большому удивлению обоих молодых людей и сильной тревоге Анри, не появлялся.
Молодые люди, подгоняемые временем, позавтракали. Прозвонило половина десятого, а Мадлена все не было.
Анри, побуждаемый беспокойством, которое росло с каждой минутой, предложил дону Луису отправиться на поиски крестного.
Но в тот миг, когда они выходили из кухни, с высоты трех ступенек, господствовавших над двором, они увидели Мадлена, огибавшего угол ворот, — без фуражки, с растрепанными волосами и разодранными руками. Куртка и штаны на нем висели лохмотьями. За ним, хромая, следовал Фигаро, пострадавший почти так же сильно, как и его хозяин.
