— Ну что же! Да пожелай они хоть двести тысяч кубометров, они их получат.
— А если они попросят вдвое больше?
— Гм! — хмыкнул папаша Огюстен, изумленно раскрыв глаза.
— Да, вдвое?
— Хорошо, черт возьми, уж мы позаботимся о том, чтобы они их получили; ведь это всего лишь вопрос рабочих рук.
— Пусть так, но пока, папаша Огюстен, никому ни словечка о том, что я вам сейчас сказал.
— И даже господину Анри?
— Особенно господину Анри. И давайте отберем самые лучшие образцы.
— Идемте со мной.
Мадлен и мастер-каменолом стали осматривать камни, обходя их один за другим; они отбирали превосходные образцы, причем такие, которые должны были выдержать обтесывание. Три дня спустя камни уже были на борту баржи.
И три дня спустя Мадлен вновь ехал в дилижансе.
Как и в прошлый раз ему не хотелось предстать перед своим другом Анатолем с пустыми руками.
Поэтому накануне отъезда он взял двух гончих, Ромбло и Пикадора, и с разрешения г-на Редона, купившего, как вы помните, лес Вути, углубился в заросли колючек, которые платили ему тем же, глубоко вонзаясь в его кожу.
За полтора часа Мадлен убил двух косуль.
В ту минуту, когда он свежевал вторую, раздавая гончим полагающуюся им часть добычи, за его спиной послышались шаги. Обернувшись, Мадлен узнал г-на Редона, который, подозревая, что сосед воспользовался данным ему разрешением, решил поинтересоваться, удачной ли была его охота.
Мадлен указал ему на двух косуль, лежащих на траве: одна из них предназначалась г-ну Редону, другая — г-ну Пелюшу.
Мадлен нисколько не грешил против истины, когда говорил своему другу Анатолю, что г-ну Анри или ему самому совершенно необязательно быть владельцами земель в Норуа, чтобы иметь возможность охотиться на них в свое удовольствие. Дело в том, что он никогда не забывал послать хозяину земли часть дичи, убитой на его территории, и поэтому владельцы земель, вместо того чтобы запрещать ему охоту, сами просили Мадлена охотиться в их владениях; особенно доволен бывал папаша Мьет, в результате этого взаимообразного обмена получавший каждую неделю свое заячье рагу или жаркое из куропатки.
Но, по правде говоря, г-н Редон ничем не напоминал папашу Мьета. Господин Редон принадлежал к тому славному племени сельских дворян, которое в наше время с каждым днем становится все малочисленнее; его всякий раз приходилось долго упрашивать принять что-либо, а поскольку он, как правило, платил тем людям, с кем Мадлен посылал ему дичь, вдвое против того, что она стоила, Мадлен решил сам относить г-ну Редону предназначавшуюся тому добычу.
И на этот раз он не изменил своему обычаю: он связал копыта косуль, повесил по одной на каждое плечо, согласившись лишь на то, чтобы г-н Редон обременил себя его ружьем, и под тем предлогом, что ферма г-на Редона была ему по пути, пожелал проводить мэра до его дома.
Дойдя до двери его дома, он опустил одну из косуль на каменную скамью и промолвил:
— Черт возьми! Ноша слишком тяжела, я не могу нести ее дальше.
И, забрав свое ружье из рук г-на Редона, он отправился к себе на ферму.
— Вам всегда удается меня провести! — закричал г-н Редон вслед удалявшемуся с ухмылкой на лице Мадлену.
У г-на Пелюша не было слабости, присущей мэру Норуа, и его не приходилось с такими церемониями упрашивать принять что-либо. Поэтому, увидев Мадлена, а за его спиной посыльного с косулей, он издал возглас радости, которому словно эхо вторил радостный крик Камиллы; разница было лишь в том, что возглас г-на Пелюша относился к Мадлену и его косуле, а крик Камиллы — к ее крестному и г-ну Анри.
Госпожа Пелюш, пробовавшая мясо косули всего дважды в жизни — один раз в «Молочном теленке» в день своей свадьбы, а другой раз в замке Норуа у Анри, — соблаговолила поинтересоваться у Мадлена, как хранят мясо косули. Тогда Мадлену пришло в голову продолжить свой путь вместе с посыльным до магазина торговца съестными припасами, где он обменял половину своей косули, оцененную в семнадцать франков, на шартрский пирог с начинкой из молодых куропаток и на омара.
Затем он вернулся к г-ну Пелюшу с омаром, шартрским пирогом и половиной косули.
Не стоит и говорить, что Мадлен не был настолько жесток, чтобы покинуть магазин, не вручив Камилле то, что он привез для нее.
Анатоль для порядка навел кое-какие справки и, убежденный настойчивыми доводами г-жи Пелюш, что Мадлен наезжает в Париж, одетый в черный сюртук с белым галстуком, лишь ради того, чтобы добиться для г-на Анри места в одном из министерств, отважился на следующее замечание:
— Ты расточителен, Кассий, и поступил бы гораздо благоразумнее, если бы использовал все эти прекрасные подарки, чтобы найти покровителей своему крестнику.
Кассий Мадлен, совершенно не подозревавший того, что творится в голове у Анатоля, посмотрел на него, вытаращив глаза и широко открыв рот.
Затем после минутного молчания, причину которого не было нужды объяснять, так как лицо его выражало крайнее удивление, он спросил:
— Чтобы найти покровителей моему крестнику? Но почему мой крестник нуждается в покровителях?
— Чтобы получить то место, которого ты добиваешься от его имени.
— Слава Богу, — вскричал Мадлен, — моему крестнику не нужно место!
— Но ведь взрослый молодой человек, такой, как господин Анри, не может оставаться без дела, особенно если он разорен.
Мадлен покачал головой:
— У моего крестника, — заметил он, — есть место, о котором он ни у кого не должен просить.
— А я и не знал этого, — ответил удивленный г-н Пелюш.
Затем, не в силах сдержать свое любопытство, он спросил:
— В Париже?
— Нет, в провинции.
— Хорошее место?
— Так себе.
— Сколько оно приносит?
— Шесть тысяч франков в год.
— А-а! — откликнулся г-н Пелюш. — Для начала это не так уж и плохо. И при условии, если он и дальше будет устраивать своих начальников…
— Прежде всего, у Анри лишь один начальник, и этого начальника, ручаюсь тебе в этом, он всегда будет устраивать.
— А на этом месте, — продолжал г-н Пелюш, увлекаемый желанием узнать все подробности о жизни Мадлена, — на этом месте возможно рассчитывать на прибавку?
— Оно может давать тридцать, сорок, даже пятьдесят тысяч франков.
— Полно, ты шутишь.
— Нисколько. У него есть доля в одном предприятии.
— В каком же?
— В том, где я состою сам.
