Нельзя не добавить, что немки, по крайней мере те, которых я знал, имеют большое преимущество перед нашими женщинами: они всегда бывают готовы к назначенному времени и их внешний вид явно не страдает от такой спешки.
Через четверть часа после того, как я от них ушел, мои попутчицы вновь позвали меня. И не готов оказался я. Правда, добрых десять минут я провел в приятных размышлениях.
Они заказали первый завтрак. Второй завтрак нас ожидал на пароходе.
Я бы не сказал, что слишком восхищаюсь тем, как едят в Германии: я говорю не о качестве, а о количестве.
Кстати, именно поэтому я не раз задумывался о том, что репутация мечтателей вовсе не подходит немцам, поскольку, когда наблюдатель думает, что они мечтают, они на самом деле полностью поглощены процессом пищеварения.
Изложим суть.
Утром, лишь только они открывают глаза — у них первый завтрак. Это значит, что едят они что-нибудь легкое — два яйца, чашку кофе, небольшую сдобную булочку. Делается это для того, чтобы не было ощущения голода после сна.
В одиннадцать часов — второй завтрак. Он состоит из бифштекса, отбивных, а также картофеля или других овощей. Основная особенность второго завтрака — наличие вина, тогда как во время первого завтрака обычно пьют только воду.
В час — малый обед. В него входят ветчина, холодное мясо и какой-нибудь аперитив. Это очень хитроумное средство вызвать аппетит перед большим обедом.
В три часа подается большой обед. Обычные блюда его: суп с фрикадельками, говядина с хреном, зайчатина с вареньем, кабанина с вишнями, омлет с сахаром, приправленный шафраном и ванилью, и всевозможные кремы.
В пять часов слегка полдничают: едят, признаться, не столько для того, чтобы поесть, а чтобы, так сказать, не потерять привычки к приему пищи.
И наконец, выходя из театра, основательно ужинают, принимая во внимание легкий характер полдника, и уже после этого ложатся спать.
К этим различным приемам пищи не относят чай, сладкие пироги и бутерброды, которые едят в промежутках между установленными часами.
Должен сказать, что со времени моей последней поездки в Германию постели в рейнских гостиницах полностью изменили свой внешний вид.
Не без некоторого самодовольства объясняю эти перемены высказанными мною жалобами.
Качество хлеба также улучшилось. Сладкие рисовые пироги и пумперникель мало-помалу исчезли и уступили место своего рода бриошам, смазанным яйцом, — их называют венскими булочками. Это уже прогресс.
У нас на завтрак были яйца, кофе со сливками (читай: цикорий с молоком), безупречное масло и невероятно белоснежная скатерть (позже, когда я путешествовал по России, я гораздо чаще видел такую скатерть во сне, чем наяву).
Из гостиницы мы услышали колокол с парохода, стоящего на якоре в пятистах шагах от нас на левом берегу Рейна. Когда прозвучал этот первый призыв, мы почти закончили завтракать.
У нас в запасе было еще полчаса, но мои спутницы стали спешить — они хотели занять места получше.
Непонятно только, как это немки, которые любят так удобно сидеть, пошли на то, чтобы в течение стольких веков так неудобно спать?
И все же, надо сказать, что, несмотря на неправдоподобность того, как спят тридцать миллионов немцев и немок, Германия — самая мирная страна на свете.
По дороге на пароход мы явили собой живой пример умножения рода человеческого, которое предписывает Евангелие: мы шли по аллее вдоль Рейна, и к нам не преминула примкнуть молодая женщина двадцати четырех лет. Она держала за руку довольно крупную девочку шести-семи лет. Мальчик пяти-шести лет с круглыми и красными, как яблочко, щеками играл сзади нее с мячом. За ним шли, держась за руки, две маленькие сестрички четырех-пяти лет. Далее шествовала дородная кормилица-крестьянка из Шварцвальда: она держала на руках ребенка двух лет и тянула за собой маленькую коляску, в которой мальчуган восьми-десяти месяцев посасывал свой большой палец.
Около малыша лежала кукла, казалось также принадлежащая к этой семейной общине.
Эта семья, состоящая из восьми человек, насчитывала в совокупности возраст в сорок шесть — сорок восемь лет.
Мы поднялись на судно. Дамы выбрали себе места, что им легко удалось сделать. И через полчаса пароход отправился в путь.
Небольшой замок, принадлежащий нынешнему королю Пруссии, напомнил мне об одном довольно странном случае.
Это было в 1838 году. Я тогда впервые путешествовал по Рейну.
Предупрежденный о том, что принц Пруссии (а тогда нынешний король был еще наследным принцем) превратил этот замок в настоящий музей картин, оружия и мебели шестнадцатого столетия, я остановился перед ним, велев высадить меня, и попросил разрешения осмотреть его.
Мне ответили, что три дня назад приехал управляющий наследного принца и привез приказ временно закрыть замок для осмотра. Однако посетителей просили занести свои имена в книгу записей, хранившуюся у привратника, и управляющему надлежало делать кое-какие исключения, если положение важных особ казалось заслуживающим этого.
Мне казалось, что мое имя мало что скажет управляющему наследного принца, но, поскольку я был вынужден оставаться до следующего дня в одной маленькой уединенной гостинице, я на всякий случай написал свое имя и сведения о гостинице, которая должна была служить для меня домом ближайшие двадцать четыре часа.
После этого я отошел шагов на двадцать от замка и стал рикошетом бросать в Рейн камешки. Такое занятие, как известно, служило хорошим развлечением Сципиону в ссылке. Надеюсь, нет нужды уточнять, что камешки он бросал в Тирренское море, а не в Рейн?
Я успел забросить третий камешек и насчитать пятнадцать или восемнадцать рикошетов, когда ко мне подошел совсем запыхавшийся привратник. Принимая меня за путешествующего инкогнито принца, он поприветствовал меня, склонившись до земли, и сказал, что запрет на посещение замка в отношении меня снят и я могу свободно войти в него.
Он добавил, что управляющий ждет меня, чтобы выразить мне свое почтение.
Не будучи сильно захвачен своим развлечением и не желая заставлять ждать управляющего его королевского высочества, я направился к замку.
Управляющий ждал меня на пороге оружейной залы.
Это был мужчина в возрасте около тридцати шести — тридцати восьми лет, с загорелым лицом, светлыми волосами и голубыми глазами. Он принял меня очень учтиво, извиняясь за то, что привратник, послушный запрету и необразованный, как и все швейцарцы, не сообразил, что подобный запрет не может касаться меня.
Я со своей стороны рассыпался в благодарностях. Управляющий свободно говорил по-французски, словно житель Турена: очевидно, это был весьма просвещенный человек. У него было приятное лицо, изысканная осанка. Я протянул ему руку в знак благодарности, и мы обменялись рукопожатиями, как старые друзья.
