Маркитантка, которая на этот раз присоединилась к участникам прогулки и раздавала сборщикам ядер содержимое своего бочонка, подошла к Ролану и предложила ему стаканчик.
— А, это ты, Богиня Разума! — воскликнул Ролан. — Ты же знаешь, что я не пью водки.
— Ну, — сказала она, — один раз не в счет, а за то, что ты сделал, стоит выпить глоток, гражданин командир.
И она подала ему серебряную рюмку ликера.
— За здоровье главнокомандующего и за то, чтобы мы взяли Сен-Жан-д'Акр! — провозгласил он.
Ролан выпил, подняв бокал в сторону Бонапарта, затем он протянул маркитантке таларо.
— Ладно уж, — сказала она, — я беру деньги с тех, кто покупает водку для храбрости, а ты не из таких. К тому же мой муж проворачивает неплохие дела.
— Чем же занимается твой муж?
— Он торгует ядрами.
— И правда, по тому, как идет пальба, он может быстро разбогатеть… И где же он, твой муж?
— Вот он, — сказала Богиня Разума, указывая Ролану на того самого старшего сержанта, что предложил Бонапарту покупать у него ядра по пять су.
В тот же миг в четырех шагах от коммерсанта упала и ушла в песок граната.
Сержант, как видно, привык ко всякого рода снарядам: он бросился на землю ничком и замер.
Три секунды спустя граната взорвалась, взметнув тучу песка.
— Ах! Богиня Разума, — сказал Ролан, — по правде сказать, я боюсь, как бы на этот раз ты не стала вдовой.
Но тут старший сержант поднялся, стряхивая с себя песок и пыль.
Казалось, что он вышел из кратера вулкана.
— Да здравствует Республика! — воскликнул он, отряхиваясь.
В тот же миг этот священный лозунг, благодаря которому даже мертвые обретали бессмертие, был подхвачен зрителями и участниками спектакля и в воде, и на суше.
XII. О ТОМ, КАК ГРАЖДАНИН ПЬЕР КЛОД ФАРО БЫЛ ПРОИЗВЕДЕН В МЛАДШИЕ ЛЕЙТЕНАНТЫ
Сбор пушечного урожая продолжался четыре дня, пока англичане и турки не разгадали цель маневра, в котором они поначалу усмотрели браваду. После подсчета оказалось, что собрано три тысячи четыреста ядер.
Бонапарт приказал армейскому казначею Эстеву в точности расплатиться со старшим сержантом.
— А! — воскликнул Эстев, узнав его, — ты явно наживаешься на артиллерии. Я заплатил тебе за пушку во Фрошвейлере и плачу тебе за три тысячи четыреста ядер в Сен-Жан-д'Акре.
— Ладно уж! — ответил старший сержант, — я на этом не разбогател; те шестьсот франков, что я получил во Фрошвейлере, пошли вместе с казной принца де Конде на пенсии вдовам и сиротам Дауэндорфа.
— А с этими деньгами что ты собираешься делать?
— Они пойдут по другому назначению.
— Нельзя ли узнать, по какому?
— Будет лучше, гражданин казначей, если ты возьмешься исполнить это поручение. Эти деньги предназначены престарелой матери нашего храброго капитана Гийе, которого убили во время последнего штурма. Умирая, он наказал своей роте позаботиться о ней. Республика не настолько богата, она может и забыть о пенсии для матери. Ну а рота вместо пенсии вручит ей целый капитал. Жаль только, что эти дьяволы-англичане и олухи-турки раскусили нашу уловку и не захотели больше приносить нам доход; а не то мы округлили бы сумму для бедной женщины до тысячи франков. Что поделаешь, гражданин казначей, ведь и самая прекрасная девушка в мире не может дать больше того, что у нее есть; вот и третья рота тридцать второй полубригады, самая прекрасная из дочерей армии, может предложить ей лишь восемьсот пятьдесят франков.
— Где живет мать капитана Гийе?
— В Шатору, столице департамента Эндр… Ах! Мы храним верность старым однополчанам, и храбрый капитан Гийе был одним из них!
— Хорошо, мы передадим ей эти деньги от имени третьей роты тридцать второй полубригады и от…
— … душеприказчика Пьера Клода Фаро.
— Спасибо. А теперь, Пьер Клод Фаро, главнокомандующий уполномочил меня сообщить тебе, что желает с тобой поговорить.
— Когда ему будет угодно, — произнес старший сержант с присущим ему движением шеи. — Пьер Клод Фаро за словом в карман не полезет.
— Генерал тебя позовет.
— Я буду ждать!
Сержант повернулся на каблуках и отправился в тридцать вторую полубригаду ждать вызова. Бонапарт обедал в своей палатке, когда ему доложили, что старший сержант, за которым он послал, ожидает его приглашения.
— Пусть войдет! — произнес Бонапарт. Приглашенный вошел.
— А! Это ты?
— Да, гражданин генерал, — сказал Фаро, — разве ты меня не звал?
— В какой бригаде ты служишь?
— В тридцать второй.
— В какой роте?
— В третьей.
— Кто капитан?
— Капитан Гийе, убит.
— Его заменили?
— Нет.
— Кто из двух лейтенантов храбрее?
— В тридцать второй бригаде все равны: и тот и другой — удальцы хоть куда.
— В таком случае, кто из них дольше служит?
— Лейтенант Вала. Он остался на посту с простреленной грудью.
— А второй лейтенант не ранен?
— Он в этом не виноват.
— Хорошо. Вала будет произведен в капитаны, а второй лейтенант станет командиром роты. Не отличился ли кто-нибудь из младших лейтенантов?
— Они все отличились.
— Не могу же я всех сделать лейтенантами, болван!
— Это правда; тогда — Таберли.
— Таберли? Что еще за Таберли?
— Один смельчак.
— Его назначение будет хорошо воспринято?
— Все будут этому рады.
— В таком случае, он скоро распрощается со своим чином. Кто дольше всех ходит в старших сержантах?
Тот, кому был задан этот вопрос, дернул шеей, как будто на нем был галстук, сдавливавший горло.
— Некто по имени Пьер Клод Фаро, — ответил он.
— Что ты можешь о нем сказать?
— Ничего особенного.
— Может быть, ты его не знаешь?
— Напротив, именно потому, что я его знаю.
— Ну и я его знаю.
— Ты знаешь его, генерал?
— Да, это один из аристократов Рейнской армии.
— Ох!
— Задира.
— Генерал!
— Я застал его, когда он дрался на дуэли в Милане с неким бравым республиканцем.
