— Когда случилось?
— В то время, когда вы были в театре.
— Значит, что-то произошло?
— Ах! Еще бы! Они явились сюда.
— Кто же?
— Люди, что уже приходили за гражданами Дюмоном и Байлю.
— Ну, и я полагаю, что они нашли их так же, как в первый раз.
— Они искали не их, моя прелесть.
— Кого же они искали?
— Они искали тебя.
— Меня? Ах! И за что же мне такая честь?
— Видимо, они ищут автора той записки, помните?
— В которой я советовал моим землякам как можно скорее уехать?
— Да.
— Ну и что?
— Ну и они зашли в вашу комнату и перерыли все ваши бумаги.
— В этом отношении я спокоен: в них не было ничего против Республики.
— Да, но они нашли акт из трагедии.
— А! Из моей трагедии «Терамен».
— Они унесли его с собой.
— Негодяи! К счастью, я знаю его наизусть.
— Знаете ли вы, почему они его унесли?
— Оттого, полагаю, что стихи пришлись им по вкусу.
— Нет, не поэтому; они увидели, что почерк в этой рукописи тот же, что и в записке.
— А! Это осложняет дело.
— Бедное дитя, ты знаешь закон: всякого, кто приютит у себя подозреваемого или поможет ему бежать…
— Да, его ждет смертная казнь.
— Поглядите, как он судит об этом, чертенок, он словно говорит вам: «Да, ждет бутерброд с вареньем».
— Я говорю об этом так, дорогая госпожа Тейч, потому что это меня не касается.
— Что вас не касается?
— Смертная казнь.
— Почему же это вас не касается?
— Потому что гильотины удостаивается лишь тот, кому уже исполнилось шестнадцать лет.
— Ты в этом уверен, бедный мальчик?
— Разумеется, я справлялся об этом; вдобавок я вчера прочел на стене новый приказ гражданина Сен-Жюста, который запрещает приводить в исполнение всякое постановление об аресте до тех пор, пока ему не представят все документы и он не допросит обвиняемого… И все же…
— Что? — спросила г-жа Тейч.
— Подождите; принесите мне чернила, перо и бумагу. Взяв перо, Шарль написал:
«Гражданин Сен-Жюст, меня арестовали незаконно, и, надеясь на твою справедливость, я прошу разрешения предстать перед тобой».
И он поставил внизу свою подпись.
— Вот, — сказал он г-же Тейч. — В нынешние времена нужно быть готовым ко всему. Если меня арестуют, вы передадите эту записку гражданину Сен-Жюсту.
— Господи Иисусе! Бедный малыш, если случится такая беда я обещаю тебе, что сама отнесу ее и отдам ему прямо в руки, даже если мне придется просидеть в приемной целые сутки.
— Вот и все, что требуется; ну, а теперь, гражданка Тейч, поцелуйте меня и спите спокойно, я постараюсь сделать то же самое.
Госпожа Тейч поцеловала своего гостя и удалилась, бормоча:
— Поистине, Господи, настоящие дети перевелись на земле: один ребенок вызывает на дуэль гражданина Тетреля, а другой просит, чтобы его отвели к гражданину Сен-Жюсту!
Госпожа Тейч закрыла за собой дверь; Шарль задул свечу и уснул.
На следующее утро, около восьми часов, когда он привадил в порядок свои бумаги, слегка перепутанные после вчерашнего обыска, вдруг в его комнату влетела гражданка Тейч с криком:
— Они пришли! Они пришли!
— Кто? — спросил Шарль.
— Люди из полиции, которые пришли арестовать тебя, бедный малютка! Шарль живо спрятал на груди под рубашкой второе письмо своего отца, то, что было адресовано Пишегрю; он опасался, что письмо заберут и не вернут ему.
Полицейские вошли в комнату и предъявили юноше постановление об аресте; он заявил, что готов следовать за ними.
Проходя мимо гражданки Тейч, он взглянул на нее, как бы говоря: «Не забудьте».
Гражданка Тейч ответила ему кивком, означавшим «Будь спокоен!». Сбиры увели Шарля.
Путь в тюрьму пролегал мимо дома Евлогия Шнейдера. Мальчик собрался было попросить, чтобы его отвели к человеку, которому он был рекомендован и с которым они вместе обедали накануне, но, увидев у входа гильотину и рядом с ней пустой экипаж, а на крыльце метра Никола, он припомнил вчерашнюю сцену и с отвращением покачал головой, прошептав:
— Бедная мадемуазель де Брён! Да хранит ее Бог! Мальчик принадлежал к числу тех, кто еще верил в Бога; поистине, это был сущий ребенок.
X. ПРОГУЛКА ШНЕЙДЕРА
Как только Шарль и его конвойные прошли мимо дома, дверь Евлогия Шнейдера распахнулась и чрезвычайный комиссар Республики появился на пороге, любовно оглядел орудие смерти, тщательно разобранное и уложенное на повозку, подал приветственный знак метру Никола и сел в пустую карету.
Перед тем как сесть, он спросил у метра Никола:
— А как же ты?
Тот указал на кабриолет, на полной скорости подъезжавший к дому; в нем сидели двое мужчин.
Мужчины были его подручными; кабриолет — его каретой.
Все были в сборе: обвинитель, гильотина и палач.
Кортеж направился по улицам города к Кельским воротам, где начиналась дорога на Плобсем.
Повсюду, где пролегал его путь, он оставлял ощущение ужаса, леденящего кровь. Люди, сидевшие на крыльце, возвращались в дом; прохожие жались к стенам, мечтая стать невидимыми. Лишь некоторые фанатики размахивали шляпами с криком «Да здравствует гильотина!», то есть «Да здравствует смерть!», но, к чести человечества, следует уточнить, что таких было немного.
Традиционная свита Шнейдера — восемь «гусаров смерти» — поджидала его у ворот.
Шнейдер делал остановку в каждом населенном пункте, который оказывался на его пути, и сеял там страх. Как только зловещий кортеж останавливался на площади, объявлялось, что комиссар Республики готов выслушать от любого человека любые обвинения. Он слушал доносы, допрашивал дрожащих муниципальных советников и мэра, отдавал приказы об арестах и уезжал, оставляя селение столь унылым и опустошенным, как будто его только что посетила желтая лихорадка или чума.
Селение Эшо располагалось на некотором удалении по правую сторону от дороги, поэтому его жители надеялись, что опасность обойдет их стороной. Но они горько ошибались.
Комиссар свернул на проселочную дорогу, размытую дождями; его карета и экипаж метра Никола без труда проехали по ней, ибо они были легкие, но повозка, которая везла красную машину, увязла в грязи.
