— Стало быть, это ты, Шарло! Мой дорогой Шарло!
— Стало быть, это ты, мой дорогой товарищ! — отвечал Пишегрю, прижимая его к груди.
И они оба — крестьянин и генерал — зарыдали один сильнее другого.
Все отошли в сторону, чтобы дать возможность старым друзьям вдоволь наплакаться от счастья встречи.
Когда первоначальный обмен нежностями был закончен, глава делегации приблизился к Барбье Горемыке и изложил причину этого визита, торжественно нанесенного ему посреди поля, что и было настоящим домом виноградаря.
Барбье посмотрел на Пишегрю, чтобы выяснить, следует ли ему согласиться.
Пишегрю молча кивнул головой.
Виноградарь хотел лишь зайти домой, чтобы надеть свой воскресный костюм, но глава делегации, вычитавший из поэмы Бершу мнение этого прославленного гурмана о разогретых кушаньях, не захотел дать ему на это время, и Пишегрю вместе с Барбье Горемыкой повели в мэрию, где их ждал ужин.
Пишегрю посадил главу делегации по правую руку, а Барбье Горемыку по левую, но говорил в основном лишь со своим другом и расстался с ним только перед отъездом.
Да простят нам столь длинное отступление, посвященное одному из наиболее выдающихся деятелей Революции. Заглянув в его частную жизнь, мы сможем понять его и судить, вероятно, более беспристрастно, чем когда-либо делалось до сих пор, об этом политическом деятеле, который станет одним из главных действующих лиц первой части нашей книги.
XVIII. ПРИЕМ, ОКАЗАННЫЙ ШАРЛЮ
У Шарля было рекомендательное письмо именно к этому человеку, перед которым открылось безграничное будущее, если бы только в его судьбу не вмешались роковые силы.
Возможно, с еще более сильным волнением, чем испытанное им при посещении Шнейдера и Сен-Жюста, мальчик вошел в просторный, но простой с виду дом, где Пишегрю разместил свой штаб.
— Генерал в своем кабинете, третья дверь справа, — сказал солдат, охранявший дверь, что вела в коридор.
Шарль вошел в него довольно твердой походкой, но, по мере того как он приближался к указанной двери, его шаги становились все медленнее и тише.
Дойдя до порога этой двери, которая была приоткрыта, он увидел генерала: опираясь обеими руками на большой стол, он изучал карту Германии. (Пишегрю был уверен в том, что незамедлительно начнет боевые действия по другую сторону Рейна.)
«Пишегрю казался старше своих лет, и его телосложение подкрепляло это заблуждение. Он был выше среднего роста; туловище его крепко сидело на мощных бедрах. Ему было присуще изящество, но изящество, подобающее силе. У него была широкая выпуклая грудь, хотя он слегка сутулился. На его огромных плечах покоилась крепкая, короткая и жилистая шея, придавая ему некоторое сходство с атлетом, подобным Милону, или с гладиатором, подобным Спартаку. У него было квадратное лицо (форма, нередко встречающаяся у чистокровных жителей Франш-Конте), громадные челюсти и необъятный лоб, сильно расширявшийся у облысевших висков. Его правильный нос сильно выдавался на лице. Когда у Пишегрю не было оснований смотреть властно или грозно, его взгляд был несравненно кротким. Если бы великий художник попытался изобразить на человеческом лице бесстрастное выражение полубога, ему следовало бы представить себе голову Пишегрю.
Ему было присуще глубочайшее презрение к людям и историческим событиям: о них он всегда высказывался с пренебрежительной иронией. Пишегрю преданно служил общественному строю, установленному на его глазах, ибо такова была его задача, но он не любил и не мог его любить. Его сердце приходило в волнение лишь при мысли о деревне, где он надеялся провести свою старость. «Выполнить свой долг и уйти на покой, — говорил он частенько, — вот истинное предназначение человека»
[9]
.
Шарль выдал свое присутствие каким-то шорохом; у Пишегрю были быстрый взгляд и чуткое ухо человека, чья жизнь зачастую зависит от хорошего слуха и зоркого зрения.
Он резко поднял голову и пристально посмотрел на вошедшего своими большими глазами, доброжелательное выражение которых придало мальчику смелости.
Шарль переступил порог и, поклонившись, вручил ему письмо.
— Гражданину генералу Пишегрю, — сказал он.
— Значит, ты меня узнал? — спросил генерал.
— Тотчас же, генерал.
— Но ты же никогда меня не видел.
— Мой отец описал мне вас.
Тем временем Пишегрю распечатал письмо.
— Как! — воскликнул он, — ты сын моего храброго дорогого друга?.. Мальчик не дал ему договорить.
— Да, гражданин генерал, — промолвил он.
— Он пишет, что отдает тебя в мое распоряжение.
— Остается выяснить, принимаете ли вы этот подарок.
— Как ты думаешь, что мне с тобой делать?
— Что пожелаете.
— По совести, я не могу сделать из тебя солдата: ты слишком молод и слаб.
— Генерал, счастье так скоро вас увидеть выпало мне нечаянно. Отец дал мне письмо для другого своего друга, который должен был держать меня в Страсбуре по меньшей мере год, обучая греческому.
— Это, часом, не Евлогий Шнейдер? — со смехом спросил Пишегрю.
— Именно так.
— Ну и что?
— Так вот, он был вчера арестован.
— По какому приказу?
— По приказу Сен-Жюста, и его отправили в Париж, чтобы предать суду Революционного трибунала.
— В таком случае, это еще один человек, с которым ты можешь навсегда распрощаться. И как же это произошло?
Шарль рассказал ему историю мадемуазель де Брён от начала до конца. Пишегрю выслушал юношу с величайшим интересом.
— В самом деле, — сказал он, — есть создания, позорящие человечество. Сен-Жюст поступил правильно. А ты ничем не запятнал себя посреди всей этой грязи?
— О! — воскликнул Шарль, преисполненный гордости оттого, что в свои годы стал участником бурных событий, — я был в тюрьме, когда все это случилось.
— Как в тюрьме?
— Да, меня арестовали накануне.
— Уже дошло до того, что арестовывают детей?
— Именно это и привело Сен-Жюста в страшную ярость.
— За что же тебя арестовали?
— За то, что я предупредил двух депутатов из Безансона, которые подвергались опасности, оставаясь в Страсбуре.
— Дюмона и Баллю?
— Именно их.
— Они здесь, в моем штабе, ты их увидишь.
— Я полагал, что они вернулись в Безансон.
