— Заткни свою грязную пасть, — сказал ему Слоут. — Это
дерьмо, как ты выразился, стоит вдвое больше твоего недельного заработка. Я бы
сейчас пристрелил тебя, идиот, и единственная причина, по которой не делаю
этого — это то, что на два процента ты прав; но если ты еще когда-нибудь
заговоришь со мной и скажешь больше, чем «Здравствуйте, мистер Слоут», я
пристрелю тебя так быстро, что ты даже моргнуть не успеешь.
С тех пор мерзавец Ди-Джель боялся приблизиться к нему, даже
когда прощался. Иногда из окна Слоут замечал, что тот поглядывает в его сторону
с задумчивым видом.
Взглянув на себя в зеркало, он обнаружил, что выражение лица
у него точно такое же, как у Фила Сойера в последние секунды его жизни — тогда,
в Юте.
Он улыбался.
Фил Сойер недооценивал Моргана Слоута с момента их
знакомства, когда они были вольнослушателями в Йельском университете. Его тогда
было легко недооценить — восемнадцатилетнего провинциала из Акрона, неуклюжего,
толстого, с претензиями и амбициями, впервые в жизни покинувшего Огайо.
Слушая, как его соученики болтают о Нью-Йорке, о «21» и
Аистинском клубе, о встрече с Брубеком на Байсин-стрит и Эрролом Гарнером в
Ванкувере, Морган старался сохранять невозмутимый вид.
— Я предпочитаю злачные места, — с важным видом сообщал он
так часто, как мог.
— Какие злачные места, Морган? — интересовался Томми
Вудбайн. Остальные хихикали.
— Сам знаешь. Бродвей или Вилидж. Примерно так.
Смеялись еще дружнее. Он был непривлекателен и плохо одет;
его гардероб состоял из двух грязно-серых костюмов, висевших на нем мешком. Еще
в колледже Слоут начал лысеть, и сквозь реденькие волосики на макушке
просвечивала розовая кожица.
Нет, он не был красив, и это было частью его сущности. Другие
— поглощенные театром, как и они с Филом — тяготели к красивым лицам,
прекрасным зубам, отличным манерам. Все они хотели стать актерами,
драматургами, авторами песен. Слоут же всегда видел себя только продюсером.
Сойер и Том Вудбайн, казавшиеся Слоуту невообразимо
богатыми, жили с ним в одной комнате. Вудбайна театр интересовал исключительно
с эстетической точки зрения, да еще потому, что это интересовало Фила. Юноша из
другого круга, Томас Вудбайн отличался от остальных удивительной серьезностью и
любовью к занятиям. Он хотел стать юристом, и, казалось, был справедлив и
бескомпромиссен, как и подобает судье. (Большинство же его знакомых считало,
что у Вудбайна есть серьезное препятствие — стеснительность.) В отношении
Слоута Вудбайн не проявлял никаких комплексов, проповедуя скорее жизнь
правильную, чем обеспеченную. Конечно, у него было все, и если он что-то терял,
то ему сразу же это возмещали; как же мог он, такой справедливый и дружелюбный,
быть заносчивым?
Слоут почти бессознательно сторонился Вудбайна и не мог
заставить себя называть его «Томми».
За четыре года Слоут поставил две пьесы: «Нет выхода»,
названную студенческой газетой «неистовым беспорядком», и «Вольпон». Эта
постановка была охарактеризована как «слащавая, циничная и зловещая». Многие из
характеристик подошли бы и самому Слоуту. Во всяком случае, он вовсе не был
талантливым режиссером — Морган не отличался даром видения. Но его амбиции не
угасли, они по-прежнему тлели. Слоут хотел быть на виду, впереди всех. Фил
Сойер тоже иногда начинал мыслить подобным образом, поскольку не был уверен,
что его любовь к театру взаимна. Он решил, что можно использовать свой талант,
представляя писателей и актеров.
— Давай поедем в Лос-Анджелес и откроем там агентство, —
заявил Фил спустя некоторое время. — Наши родители сочтут нас ненормальными,
но, может быть, дело все-таки выгорит.
Фил Сойер — Слоут понял в то самое мгновенье — вовсе не был
богат. Он только выглядел богатым.
— А когда мы прочно встанем на ноги, то пригласим Томми в
качестве юриста. К этому времени он уже закончит изучать право.
— Ну что ж, я согласен, — ответил Слоут, думая, что сумеет
воспрепятствовать появлению Вудбайна в свое время. — Как же мы будем называться?
— Как тебе нравится «Слоут и Сойер»? Или в алфавитном
порядке? Или…
— «Сойер и Слоут», конечно. Это будет правильно, поскольку
идею подал ты, — заявил Слоут (чертыхаясь про себя при мысли, что его партнер
теперь всегда будет первым, а он — лишь вторым).
Конечно, родители сочли их идею безумием, как и предсказывал
Фил, но партнеры все же выехали в Лос-Анджелес на взятой в аренду машине
(машину брал Морган — еще один показатель того, как многим Сойер обязан ему),
сняли офис в Северном Голливуде, — здание славилось своими крысами и тараканами
— заказали визитные карточки и стали посещать клубы. Четыре месяца их
преследовали сплошные неудачи. У них был комик, который пил слишком много,
чтобы выглядеть смешным; писатель, который не умел писать, артистка, любящая
деньги до такой степени, что была готова продать своих агентов. Но как-то
однажды, после виски и марихуаны, хихикающий Фил Сойер поведал Слоуту о
Территориях.
«Знаешь ли ты, что я могу сделать, ты, честолюбивый болван?
О, дружок, я могу путешествовать. Все время».
Вскоре после того, как они уже путешествовали оба, Фил Сойер
встретил на вечеринке подающую надежды молодую актрису, и через час имел их
первого значительного клиента. А у той было три подруги, которым не повезло с
импресарио. А у одной из подруг был приятель, который написал действительно
хороший киносценарий и нуждался в продюсере, а у приятеля был свой приятель… Не
успел истечь третий год их совместной деятельности, как у них объявились новый
офис, новое жилье и порядочный кусок голливудского пирога. Территории, как
хорошо знал и не мог до конца понять Слоут, помогали им. Сойер работал с
клиентами; Слоут с деньгами, инвестициями, деловой стороной агентства. Сойер
тратил деньги — банкеты, авиабилеты; Слоут копил их, что приносило ему
удовлетворение и давало возможность вскарабкаться повыше. Слоут вкладывал
деньги в землю, промышленность, в бизнес, в акции. К моменту прибытия в
Лос-Анджелес Томми Вудбайна «Сойер и Слоут» стоили не менее пяти миллионов.
Слоут заметил, что все еще смущает однокашника. Томми
прибавил в весе тридцать фунтов, и в своих голубых костюмах (стоимостью не
менее трех сотен каждый) выглядел заправским судьей. Его щеки всегда слегка
лоснились (алкоголик? — удивлялся Слоут), манеры были блестящими, как и раньше.
В уголках глаз лучились смешинки. Слоут почти сразу же понял то, что Фил Сойер
никогда бы не узнал, если бы ему не рассказали: Томми Вудбайн жил со страшной
тайной — он был гомосексуалистом, и сам себя называл «петушком». Это многое
упрощало — даже убийство Томми.
Потому что насильники должны быть казнены, верно? И какому
же подростку захочется быть изнасилованным идиотом весом в двести десять
фунтов? Можно сказать, что Слоут спас Фила Сойера от тяжелой руки правосудия.
Сойер сделал Слоута своим душеприказчиком и опекуном его сына. Когда это
произошло, убийцы из Территорий — те самые двое, которые некогда пытались
изнасиловать мальчика — были извлечены из того мира и арестованы до того, как
смогли вернуться домой.
