Ему пришло в голову, что он уже давно является частью
Территорий. Странная мысль запульсировала в висках, звуча частично
по-английски, частично на диалекте Территорий: «Когда ко мне приходит видение,
то я понимаю, что это — видение; но только в момент пробуждения. Если же
видение приходит одновременно с пробуждением — например, когда звонит будильник,
— то происходят удивительные вещи: действительность и видение сливаются в одно…
И я не чувствую себя чужим в этом сплаве реальности и запределья. Все это тесно
связано. Я знаю, что мой отец видел много видений и глубоко погружался в них,
но я уверен, что дядя Морган почти никогда не делал этого».
Он решил, что сделает глоток из бутылки Смотрителя сразу,
как только почувствует опасность или увидит что-нибудь пугающее. Если же нет —
он будет идти все время вплоть до возвращения в Нью-Йорк. Он может даже
переночевать в Территориях, если сумеет раздобыть что-нибудь более
существенное, чем яблоко. Но пока шоссе было пустынным, и поесть было негде, да
и нечего.
С обеих сторон дороги росла трава. Джек почему-то начал
чувствовать, что его путь ведет к безграничному океану. Небо над Западной
Дорогой было ясным и солнечным, но холодным («Хотя в конце сентября оно всегда
холодное», — подумалось ему, и вместо слова Сентябрь ему пришло в голову
местное название — девятый месяц). Джеку не встречались ни пешеходы, ни телеги.
Ветер усиливался. По травяному ковру пробегали волны, рождающие низкий звук,
осенний и одинокий.
Если бы кто-нибудь сейчас спросил: «Как ты себя чувствуешь,
Джек?», мальчик мог бы ответить: «Все хорошо, спасибо. Бодро». Бодро было
словом, которое поселилось в его сознании, когда он шел через эту пустынную
страну трав; его внутреннее состояние можно было даже назвать словом восторг.
Он шел и шел, растворяясь в пейзаже, знакомом очень немногим американским детям
его времени — пустая, бесконечная дорога под голубым небом; всепоглощающая
свежесть и чистота. На небе не было ни облачка.
Все это было внове для мальчика, и он боялся пропустить
что-либо. Он был подростком, склонным к софистике — вполне естественное
явление, поскольку он родился в семье кинематографического агента и актрисы в
Лос-Анджелесе, и никак не мог быть наивным, — но он был еще ребенком, особенно
в данной ситуации. Путешествие в одиночестве через страну трав в любом взрослом
человеке, несомненно, вызвало бы чувство заброшенности и, возможно, породило бы
галлюцинации. Взрослый, скорее всего, обязательно воспользовался бы бутылкой
Смотрителя, удалившись от торгового городка всего лишь на пару миль; или
какой-нибудь другой бутылкой, так часто прибавляющей взрослым мужества.
Джек же шел вперед без слез и страха, и думал только: «О,
Боже! Я чувствую себя хорошо… это странно, если учесть, что никого нет рядом,
но это так».
И лишь его тень, постепенно удлиняясь, следовала за ним.
Он уже почти забыл, что меньше двенадцати часов на??ад был
пленником Апдайка в «Оутлийской пробке» (хотя на руках мальчика все еще были
свежие мозоли); впервые в жизни он шел по широкой, открытой дороге, совершенно
пустынной: здесь не было рекламы «Кока-колы» или пива «Будвайзер», рядом не
проносились машины, не было слышно гула самолетов, — только звук шагов по
дороге и его собственное дыхание.
«Боже, мне хорошо», — подумал Джек, протирая глаза, и еще
раз определил свое состояние словом «бодрое».
Он подходил к башне.
«Парень, ты никогда не заберешься на нее».
Джек догрыз яблоко и не думая, почему так поступает,
принялся руками закапывать огрызок в землю. Казалось, башня сделана из досок, и
Джек прикинул, что ее высота около пятисот футов. Она выглядела полой изнутри.
На верхушке была площадка, и там толпились люди.
Джек присел на обочине, обхватив руками колени. Ветер дул в
спину. По траве бежали волны.
«НИКОГДА мне туда не взобраться, — подумал он, — даже за
миллион долларов».
И вдруг случилось то, чего он боялся еще тогда, когда в
первый раз увидел на башне людей: один из них стал падать.
Джек вскочил на ноги; лицо его побледнело. Мальчику уже
представлялось неподвижное, распростертое на земле тело… Внезапно глаза его
расширились и из груди вырвался сдавленный крик. Человек отнюдь не падал с
башни и не бросился с нее для самоубийства, он просто спрыгнул вниз. На полпути
к земле что-то хлопнуло за его спиной (Джек решил, что это парашют, и
ужаснулся, что тот не успеет раскрыться)…
Но это был не парашют.
Это были крылья.
Падение замедлилось и, наконец, прекратилось совсем, когда
мужчина оказался в пятидесяти футах над землей. Затем он стал взлетать, все
выше и выше; крылья почти соприкасались во время взмаха; их движения были
похожи на движения рук пловца, финиширующего на дистанции.
«Ой-ой-ой, — подумал Джек, изумленно глядя вверх. — Ой-ой-ой,
что ж это происходит, ой-ой-ой!»
Второй мужчина проделал то же самое, за ним третий,
четвертый… Через пять минут в воздухе оказалось около пятидесяти человек. Они
спрыгивали с башни, выписывали «восьмерки» и оказывались с другой стороны
башни; вновь «восьмерка» — и возвращение на исходную площадку. И все
повторялось сначала.
Они парили и танцевали в воздухе. Джек восхищенно смеялся.
Зрелище напоминало балет на воде, где все кажется очень простым, если смотреть
со стороны, и очень сложным, если попытаться самому.
Но здесь было другое. Полет людей не выглядел легким делом,
не требующим усилий; они явно затрачивали много энергии для пребывания в
воздухе; и Джек почувствовал страх за них.
Ему вспомнились времена, когда мать брала его с собой к
своей подруге Мирне, которая была настоящей балериной, работающей в
профессиональной труппе. Джеку приходилось видеть Мирну и других танцоров в
спектаклях — мать часто ходила с ним на премьеры. Но он никогда не видел Мирну
на репетициях… И вот однажды это случилось. Джека тогда потряс контраст между
впечатлением от балета на сцене, где, казалось, все делается легко и просто, и
репетицией у станка, когда лицо балерины обливается потом, а хореограф не хвалит,
а только ругает. Комнату, где занимались балерины, заполнял тяжелый запах пота.
На шеях вздувались вены. Кроме замечаний хореографа
единственными звуками были шарканье ног по полу и тяжелое, прерывистое дыхание.
Джек внезапно понял, что танцоры постепенно убивают себя. Больше всего ему
запомнилось выражение их лиц — полное сосредоточение, преодоление боли и
удовольствие от выполняемой работы. Джек не мог понять, в чем тут можно
находить удовольствие. Неужели боль может доставлять удовольствие?
Людям, которые летали перед ним, тоже, наверное, больно.
Интересно, это действительно крылатые люди, как люди-птицы из сериала «Флэш
Гордон», или крылья их подобны крыльям Икара? Впрочем, это не имело значения…
во всяком случае, для Джека.
