Итак, это была одна из тех милых, типично парижских натур, которых, кажется, так много, а на самом деле так мало в этом городе. Его посещения, редкие правда, Школы правоведения, с одной стороны, и его несколько аристократические привычки — с другой, давали ему доступ в два мира: развязных студентов и праздных молодых людей. И он был горячо любим всеми: одними за то, что одалживал им деньги, на которые они ездили развлекаться в Шомьер, другими за то, что одалживал свои остроты, позволявшие блистать в салонах по вечерам и за это друзья и любовницы были ему весьма признательны.
Прекратив поиски квартиры, Эдуар отправился обедать. Вернувшись к себе, он сравнил то жилище, куда намеревался переехать, с тем, которое намеревался покинуть, и, убедившись, что ничего не выигрывает, разве что просто меняет обстановку, испытал сожаление, приходящее всякий раз, когда оставляют холостяцкую квартиру, какой бы тесной и неудобной она ни была. В памяти всплывает все, что с нею связано: давнишние чувства — их рождение и угасание каждый день видели ее стены, распустившиеся поутру цветы — и от них осталось лишь то, что зовется воспоминанием. Теперь уж начинаешь жалеть обо всем, вплоть до назойливого фортепиано, проклятого фортепиано, которое есть везде, где бы вы ни жили, и которое по утрам и вечерам исторгает из себя вечные и непостижимые гаммы; вплоть до консьержа, который вечером вручал вам ваш подсвечник и ключ, а иногда и долгожданное письмо, и вы почти так же благословляли руку, вручившую его вам, как и руку, его написавшую.
Потом наступает канун того дня, на который назначен переезд. Нужно собирать вещи, и вы рано возвращаетесь домой, иногда с приятелем, выразившим желание вам помогать, но чаще всего один; вы открываете шкафы и разную другую мебель, переворачиваете все вверх дном, прикасаетесь ко множеству вещей, так и не укладывая их; вы не знаете, с чего начать; потом вдруг в каком-нибудь ящике, о существовании которого вы уже забыли, вы находите такое же забытое письмо, потом другое, третье, вы садитесь на край кровати и принимаетесь читать свое прошлое, прерывая чтение немыми монологами, вроде: «Бедняжка! Славная Луиза! Она, верно, любила меня! Что с ней сталось?»
Уже вечер на исходе, вы так ничего и не делаете, перед вами проходят смутные тени женщин, и эти женщины, без сомнения, в тот час, когда вы вспоминаете о них, говорят другому милые и лживые слова, которые еще недавно говорили вам.
На следующий день, когда вы встаете с постели и в вашем распоряжении имеется всего лишь два часа на переезд, вы обнаруживаете, что все пребывает в том же беспорядке, что и накануне.
Вряд ли стоит говорить, что консьерж принес Эдуару положительный ответ. Эдуар в обмен на согласие вручил ему задаток и, поскольку квартира была свободна, тотчас же занялся переездом.
Два дня спустя он уже совершенно устроился в новых апартаментах за шестьсот франков в год.
II
ЛАНДСКНЕХТ
Так минуло около месяца, когда однажды, выходя из дому, Эдуар увидел, как в соседний дом входит пожилая дама, на которую, признаться, он не обратил особого внимания, с девушкой — прекрасной, словно богиня, озаряющая своею красотою все вокруг. На мгновение она повернула головку в его сторону, и, каким бы кратким ни был этот миг, Эдуар смог разглядеть голубые глаза, черные волосы, бледное лицо и белые зубки — мечту художников и поэтов; в выражении лица девушки, в изгибах ее тела было нечто яркое и вызывающее, что изобличало в ней пылкую и эксцентричную натуру.
Девушка вошла в ворота, закрывшиеся за ней, и исчезла точно видение. Эдуар двинулся своей дорогой, и, когда пришел на бульвар в надежде встретить там кого-нибудь из приятелей, прелестный образ уже вовсе стерся в его воображении.
Погуляв какое-то время и поприветствовав некоторых особ, он наконец нашел подходящего человека и, взяв его под руку, сделал с ним два или три круга по бульвару.
— Ты ужинаешь со мной? — спросил его Эдуар. — Не хочешь ли заглянуть к Мари? Я ее уже два дня не видел, бедняжку.
Уйдя с бульвара, молодые люди направились к дому на улице Вивьен, поднялись на пятый этаж и без всяких церемоний позвонили.
Женщина, похожая на горничную, открыла им дверь.
— Мари у себя?
— Да, месье.
Они прошли в комнату, похожую на гостиную, где стояли вещи, похожие на мебель.
Две женщины и два молодых человека сидели за столом и оживленно беседовали.
— Хорошо, что вы пришли, это Анри и Эдуар! — воскликнула прелестная головка, бело-русо-розовая, точно пастель Мюллера. — Вы явились кстати! Мы играем в ландскнехт. Садитесь, если найдете стулья, и играйте, если есть деньги.
Два стула в конце концов сыскались.
— Кто выигрывает? — поинтересовался Эдуар.
— Клеманс. Она плутует.
Эдуар наклонился к уху Мари и, поцеловав ее, совсем тихо спросил:
— У тебя все хорошо?
— Прекрасно!
— Почему же тебя не было вчера?
— Плохо себя чувствовала.
— Врешь!
— Вношу тридцать су, — сказала Клеманс.
— Я — двадцать, — сказала Мари. — Эдуар, поставь за меня, я проигрываю.
Молодые люди пожали друг другу руки.
— Кто мечет банк? — спросил Анри.
— Я, — ответила Клеманс.
— Опять она? Она мечет уже семнадцатый раз!
— «Мечет молнии она…» — пропел кто-то фальшивым голосом.
— Играем? — воскликнула Клеманс. — Ставлю тридцать су.
— Беру двадцать, — ответила Мари.
— Я — десять, — сказал Эдуар.
— А я — остальное, — сказал Анри.
— Туз и валет, — объявила Клеманс.
— Туз — это хорошо.
— Галюше лучше.
— Что еще за Галюше?
— Это валет.
— Разве его зовут Галюше?
— Черт возьми, а как бы ты хотел, чтоб его звали?
— Скажи, Анри, ты знаешь, как ловят крокодилов?
— Нет.
— Вот и я тоже не знаю.
— Туз выиграл.
— Разумеется… Галюше еще ни разу не проигрывал.
— Передай талию.
— Ставлю сто су, — сказал Эдуар.
— Беру четыре франка, — сказала Мари.
— Ну конечно! — отозвалась Клеманс.
— Я — двадцать су, — сказал кто-то.
— А я — остаток, — сказал Анри.
— Анри всегда берет остаток, когда уже ничего не остается. Эдак он скоро коляску купит.
— Да! Кстати, о колясках. Она теперь есть у Августины.
— Ба!
— Да.
— Смотри-ка!
— Семерка и десятка, — сказал Эдуар.
