И если только пули местных племен или дизентерия не решали все иначе, то редко кто пропускал назначенное свидание.
Но, однако, несмотря на свое сугубо военное предназначение, Голландский кабачок имел совершенно мирный штатский вид.
За исключением форменной одежды учащихся Высшей Политехнической школы или воспитанников Сен-Сирского военного училища, которые посещали кабачок, отдавая дань традиции, там не видно было больше ни киверов, ни красных панталон, ни других форменных принадлежностей.
Военный, хотя и выказывает безмерное презрение к штатскому человеку, тем не менее очень любит гражданскую одежду; вероятно, по той единственной причине, что она воплощает для него несчастную, недостижимую страсть.
В самом деле, какой-нибудь офицер, который заслуживает всяческих лестных эпитетов, благодаря своей изысканности и элегантности, когда он одет в доломан или мундир, выглядит совершенно заурядным человеком, а часто и того хуже, когда на нем классический редингот, а голову его вместо гусарской меховой шапки или блестящей каски украшает тривиальный цилиндр.
Припомните, что представляли из себя в прошлом турки и во что они превратились с тех пор, как, следуя законам прогресса, Махмуд облачил их в голубой редингот и красные брюки.
К тому же — и это является смягчающим обстоятельством — офицер, которому редко выпадает случай воспользоваться своим штатским платьем, хранит его с той благоговейной заботой, с которой военный человек относится к своим вещам; в результате оно служит ему гораздо дольше, чем обычно служат пальто и рединготы; вот почему, когда он его, наконец, извлекает на свет Божий и одевает на себя, то выглядит точной копией устаревшей модной картинки, вышедшей на прогулку.
И если в Голландском кабачке нечасто попадалась на глаза униформа, то за каждым столом здесь зато можно было увидеть множество сюртуков и рединготов совершенно оригинального покроя и фасона, немало немыслимых галстуков и шейных повязок и достаточно шаровар на манер казацких, которые уже к тому времени мода благоразумно отвергла. Короче, любому легко было догадаться, что это заведение полностью заполнено офицерами, более или менее удачно переодетыми в буржуа.
Густые клубы табачного дыма висели в воздухе, который к тому же был насыщен парами, исходившими от множества кружек с пуншем, обычного напитка завсегдатаев.
Пятеро или шестеро последних, в которых по шпорам, сохранившимся у них на сапогах, можно было признать офицеров-кавалеристов, сидели в углу справа, со стороны сада.
Они пообедали в кафе и, судя по тому, как оживилась их беседа, пообедали весьма обильно.
Как всегда разговор этих господ вертелся вокруг излюбленной и неиссякаемой темы их бесед: достоинства и преимущества различных гарнизонов и их сравнение друг с другом.
— А! Господа, — говорил наш старый знакомый лейтенант Лувиль, которого мы видим среди участников этой пирушки, — да здравствует Тур в Турени, известный прежде всего как сад Франции, так его называют эти идиоты — поэты, но в конечном счете весьма неплохой городок: великолепный чернослив, сносный театр, очаровательные гризетки. Тур — жемчужина среди гарнизонов!
— Черт возьми, мой дорогой, — отвечал ему толстяк с румяным лицом и коротко подстриженными седыми усами, — я стоял в Туре; я пробыл там два года и уверяю вас, что Тур ничем не лучше других гарнизонов.
— Вот как! но почему вы так говорите, капитан?
— Потому что я утверждаю, что по прошествии первых двух месяцев начинаешь скучать в любом из них, где бы ты ни был.
— А я все же предпочитаю Север, — вступил в разговор третий собеседник. — Там мы имеем великолепный контрабандный табак и, черт возьми, вовсе недорого.
— А Понтиви, господа! — вскричал четвертый. — Превосходное содержание, сорок пять франков в месяц.
— А каково твое мнение, Гратьен?
— Мое мнение, — отвечал Гратьен, — вот оно: чем больше я езжу, тем больше убеждаюсь, что среди всех гарнизонов, в которых мы стояли, нет ни одного, который можно было бы назвать сносным. И это невероятно укрепляет мою решимость сдержать данное самому себе обещание подать в отставку, дабы больше никогда не покидать единственный в своем роде прелестный и дивный гарнизонный город, я говорю о Париже.
— Да, — сказал Лувиль, — подобное предпочтение в самом деле понятно, когда имеешь такого отца, как твой, у которого не один миллион в кармане. И все же, я сомневаюсь, что, несмотря на все свои миллионы, на все удовольствия, что дарит нам Париж, ты забыл счастливые часы, проведенные тобою в провинциальных гарнизонах.
— Где и какие? — спросил Гратьен.
— Неблагодарный! Повсюду и всегда! да, вот, послушай, зачем же далеко ходить, разве в этом ужасном городе Шартре ты не пережил с этой малюткой Терезой самое чудесное, самое дивное из приключений, подлинное похождение Ловеласа, проказник?
— Послушай, Лувиль, — сказал заметно расстроенный Гратьен, — не будем говорить об этом… Уверяю тебя, что это воспоминание, напротив, мне весьма неприятно.
— Почему? Из-за этого старого безумца, который под тем предлогом, что ты воспользовался первым сердечным опытом молодой девушки, хотел заставить тебя, барона Гратьена д'Эльбэна, жениться на гризетке без единого су в кармане. А! этот простак был весьма забавен! Но и я тоже славно посмеялся над ним, особенно после того, как ты покинул нас и пересел к кучеру. — Но, тысяча чертей! — воскликнул Лувиль, подпрыгнув на стуле, — это он… это он собственной персоной входит сюда… А! вот мы сейчас повеселимся! Взгляните, господа, восхитительная внешность! посмотрите, с каким воинственным видом наш вольтижер Людовика XV размахивает своим зонтиком. — Эй! сударь!
— Ведите себя достойно, Лувиль, — сказал толстяк. — Не забывайте о том, что этот почтенный господин вдвойне имеет право на ваше уважение: во-первых, благодаря своему возрасту, который в два раза старше вашего, а во-вторых, благодаря красной ленте, которую он носит в своей петлице.
— Подумаешь! Крест Святого Людовика.
— Это всегда цена крови, Лувиль, и не пристало нам, солдатам, насмехаться над тем, кто его носит.
— Оставьте меня в покое, капитан! Какой-нибудь эмигрант, какой-нибудь беглец, служивший в придворных частях королевской кавалерии, который заработал себе крест, отираясь в передних. Черт возьми, я считаю, что имею полное право посмеяться над ним, и не собираюсь упускать столь драгоценную возможность.
Затем, обращаясь к де ля Гравери, который, узнав их, направлялся к их столику, Лувиль, поднявшись со стула, чтобы сделать шаг навстречу ему, продолжил:
— Несказанно рад, сударь, увидеть вас вновь. Надеюсь, что позавчерашняя ночь не повредила вашему здоровью и не омрачила ваше веселое настроение?
— Нет, сударь, — сказал шевалье с улыбкою на устах, — как видите… Если не считать некоторой ломоты, я чувствую себя великолепно.
— А! тем лучше! Тогда вы не откажетесь присоединиться к нам и поднять бокал за здоровье очаровательной Терезы, о которой мы как раз вспоминали в тот самый момент, когда вы вошли.
