— Я знаю.
— Его имя?
— Гектор де Сент-Эрмин.
— Как? Тот самый молодой человек; чей брачный договор я подписал и которого не нашли, когда он сам должен был поставить свою подпись?
Фуше кивнул.
— Судить его! — вскричал Бонапарт.
— Первые имена Франции будут скомпрометированы.
— Тогда расстреляйте его за какой-нибудь стенкой, за забором, в овраге.
— Это именно то, о чем он просит.
— Хорошо! Его просьба будет удовлетворена.
— Позвольте мне передать ему это приятное известие.
— Где он?
— У меня.
— Как у вас?
— Да, он обещал, что не сбежит.
— Так это человек чести?
— Да.
— Я могу встретиться с ним?
— Как вам будет угодно, гражданин первый консул.
— Нет, черт побери, нет. Я разжалоблюсь и помилую его.
— В данный момент это послужило бы плохим примером.
— Вы правы. Идите, и пусть завтра все будет кончено.
— Это ваше последнее слово?
— Да. Прощайте.
Фуше поклонился и вышел. Пять минут спустя он был в своем особняке.
— Ну что? — умоляюще сложив руки, спросил Гектор.
— Он согласен.
— Без суда, без шума?
— Ваше имя останется неизвестным, начиная с этого момента, вас больше нет.
— А когда меня расстреляют? Ведь, я надеюсь, меня расстреляют?
— Да.
— И когда же?
— Завтра.
Сент-Эрмин схватил Фуше за руки и с благодарностью пожал их.
— Ах! Спасибо, спасибо!
— А теперь идите.
Сент-Эрмин послушно, как ребенок, вышел из особняка и сел в поджидавшую карету. Фуше сел рядом.
— В Венсен, — приказал он.
Если бы у молодого графа еще оставались какие-то сомнения, то эти слова успокоили его: именно в Венсене приводили в исполнение смертные приговоры военным.
Они вместе вышли из экипажа, их встретил начальник крепости, г-н Арель, который проводил их внутрь.
Фуше шепотом отдал какие-то распоряжения, начальник поклонился в знак согласия.
— Прощайте, господин Фуше, — сказал Сент-Эрмин. — И тысячу раз спасибо.
— До свидания, — ответил Фуше.
— До свидания? — воскликнул граф. — Что вы хотите этим сказать?
— Кто знает? Все в руках Господа.
Тем временем Сен-Режан и Лимоелан добрались до Парижа и в первый же день взялись за дело.
Агент Лиможец, как прозвал его Фуше, тоже приехал в Париж и подтвердил, что Сен-Режан и Лимоелан покинули Лондон.
Кадудаль направил этих двух на своего рода разведку, но сам не собирался ехать в Париж, по крайней мере до тех пор, пока Сен-Режан и Ломоелан не добьются успеха.
Каким образом они намеревались напасть на первого консула, не знал никто, то есть никто из тех, для кого их пребывание в Париже не было секретом, и, вполне вероятно, они еще сами этого не знали.
Первый консул ни от кого не прятался: вечером он пешком гулял по улице Дюрока. Днем он часто ездил один в карете, а вечером бывал в театре «Комеди франсез» или в Онере. Три или четыре раза в неделю он с немногочисленным эскортом отправлялся в Мальмезон.
Бонапарта нельзя было назвать человеком высокой культуры, он судил о целом произведении по его частям. Он любил Корнеля, но не за поэзию, а за ее содержание. Когда он вдруг цитировал какие-нибудь французские стихи, ему редко удавалось передать их своеобразие, и, тем не менее, литературу он любил.
Как для всякого итальянца, музыка была его отдохновением и поистине чувственным удовольствием. Пел он фальшиво, не умел правильно повторить и двух тактов и при этом обожал великих композиторов: Глюка, Бетховена, Моцарта и Спонтини
[79]
.
Той осенью самым модным спектаклем была оратория Гайдна «Сотворение мира», сочиненная им три года назад
[80]
.
Жизнь венгерского композитора похожа на легенду. Он был сыном бедного деревенского тележника, который по воскресеньям подрабатывал как бродячий арфист. Его жена пела, маленький Йозеф, начиная с пяти-шести лет, пиликал на скрипочке, изображая что-то вроде аккомпанемента, и так они ходили по дорогам от деревни к деревне. Школьный учитель из Хайнбурга заметил необыкновенные способности мальчика, научил его основам композиции и устроил в детский хор венского собора Святого Стефана. Около восьми лет толпы народа ходили послушать его чудесный альт, который он потерял в переходном возрасте. Все эти годы голос кормил Гайдна, теперь ему жить было не на что, и он должен был вернуться домой. Но тут нашелся бедный цирюльник, страстно любивший музыку, который был счастлив, что приютил у себя бывшего певчего, чьим голосом он столько лет наслаждался. И Гайдн, зная, что отныне голодная смерть ему не грозит, работал по шестнадцать часов в день и дебютировал с оперой «Хромой бес», которая была поставлена в театре у Каринтийских ворот.
И с этого момента он был спасен.
Князь Эстерхази сделал его своим придворным композитором, и Гайдн служил у него уже тридцать лет. Правда, когда князь взял его к себе, он уже был прославленным сочинителем.
Бывает, что царствующие особы вмешиваются в жизнь великих артистов, жаль только, что, как правило, это случается слишком поздно. И что бы стало с бедными артистами, не будь на свете бедняков?
Почести сыпались на Гайдна со всех сторон, а он из благодарности женился на дочери того цирюльника, которая, к слову сказать, видимо, также из благодарности, одаривала его тем же счастьем, что Ксантиппа — Сократа.
Французская Опера в свою очередь поставила ораторию Гайдна, и первый консул заранее предупредил, что будет на премьере.
В три часа дня Бонапарт, работавший в кабинете вместе с Бурьеном, обернулся к нему и сказал:
— Кстати, Бурьен, сегодня наш ужин отменяется. Я иду в Оперу и не могу взять вас с собой. Со мной пойдут Ланн, Бертье и Лористон. Если хотите, можете пойти сами, в общем, нынче вечером вы свободны.
Но Бонапарт был так загружен работой, что, когда ему уже надо было выезжать, он еще не был уверен, поедет ли вообще. Эти сомнения одолевали его с восьми до восьми пятнадцати, а пока он колебался, вокруг Тюильри разворачивались следующие события.
