Рене, как самый опытный и дисциплинированный и в храбрости и отваге которого не сомневался никто, единогласно был избран капитаном.
Море было неспокойно, дул сильный и изменчивый ветер, все паруса шлюпа превратились в лохмотья. Рене приказал собрать все остатки парусов, которые можно было найти на корабле. Салливан открыл сундук и нашел в его недрах несколько кусков холста в хорошем состоянии и свечу, которая в темноте светила матросам, мастерившим один большой парус.
В восемь вечера каждый получил причитавшиеся ему две картофелины, два капустных листа, кусок масла л стакан воды.
Холста для паруса не хватало, и было решено пустить в дело парус штормового фока, чтобы сшить один главный. Все работы по созданию паруса длились пять дней. Как только подняли большой парус, ход корабля стал значительно быстрее и увереннее. Вместо свеч жгли дубовые головешки, которые периодически опускали для подпитки в миски с торфом. Все были уверены, что судно движется в правильном направлении, а оберегать от отклонений — дело крохотного компаса Рене. Беглецам недоставало припасов: пошел четвертый день их экономного питания, а продуктов могло еще хватить на два, от силы на три дня.
На пятый день на горизонте показался корабль. Рене собрал вокруг себя товарищей.
— Это либо английский, либо корабль союзников. Если это английский корабль, мы нападем на него и захватим; если это союзнический корабль, мы попросим помощи, а затем продолжим наше плавание. На нашем «Призраке» было не более ста двадцати человек, а на «Штандарте» — четыреста пятьдесят, но мы его захватили; на английском корабле было сорок восемь орудий, на нашем — всего шестнадцать, но мы не были голодны. Курс по ветру, ирландец, подберемся к нему.
Каждый приготовил свой деревянный кинжал, и Рене схватил железный прут; однако корабль, был ли он вражеский или союзнический, торговый или военный, развил такую скорость, что на шлюпе вынуждены были отказаться догнать его.
— Кто-нибудь, плесните мне каплю воды! — жалобно попросил один из матросов.
— Я могу дать, — ответил Рене, — вот, мой храбрый друг.
— А вы? — последовал вопрос.
— А я, — ответил Рене с улыбкой, которой могли позавидовать ангелы, — я не хочу пить.
И он протянул матросу свой запас воды.
Настал вечер, были распределены последние пайки: картофель, лист капусты и полстакана воды.
С давних времен замечено, что в минуты бедствий на судне самым мучительным испытанием для моряков оказывалась жажда: она способна лишить всякого сочувствия к ближайшему из друзей.
На следующий день положение наших беглецов стало еще нестерпимее: каждый из них уединился и ушел в себя, кто как мог, лица у всех были бледны и измождены. Внезапно раздался крик, и один из матросов в приступе наваждения бросился в море.
— Бросьте ему доску и спустите снасти! — закричал Рене.
И вслед за ним сам кинулся за борт. Двумя секундами позже он показался на поверхности воды, поддерживая матроса и борясь с ним. Он поймал один из канатов, обвязал его вокруг тела матроса и завязал узлом.
— Тащите к себе, — закричал он матросам.
Через несколько минут матроса вытянули.
— А теперь моя очередь.
Вокруг него уже были три или четыре каната — он схватил один из них и очень скоро сам оказался на судне. Рене с его хрупкой на вид и невзрачной статью, казалось, был единственный на корабле, кто не страдал от жажды.
— Ах, — сказал ирландец, — был бы сейчас у меня во рту кусок свинца.
— А не думаешь ли ты, что и золото может подойти для тех же целей? — спросил Рене.
— Не знаю, — ответил ирландец, — по той причине, что я использовал всегда свинец, и никогда — золото.
— Ну что ж, вот тебе золото, положи его себе в рот.
Взгляд ирландца остановился на двадцатичетырехфранковой монете с изображением Людовика Шестнадцатого.
Шестеро других матросов сразу открыли рты и протянули руки.
— О, это приятно! Она прохладная! — сказал ирландец.
— Ваша воля, господин Рене, — говорили они, тяжело дыша.
— Держите, — ответил Рене и раздал каждому по луидору, — попробуйте.
— А вы? — спросили они.
— Моя жажда не столь нестерпима, и я прибегну к этому средству в самую последнюю очередь.
И в самом деле, удивительный способ у матросов утолять свою жажду, приложившись языком и губами к прохладному слитку свинца! На этот раз свинец заменило золото. Они провели день в жалобах и стонах, но посасывая и пожевывая свои, луидоры.
На следующий день, когда занимался рассвет, юг озарился. Рене, проведший ночь у штурвала, внезапно вскочил на ноги и закричал:
— Земля!
Этот крик оказал на всех магическое воздействие: в ту же минуту семеро остальных уже были на ногах.
— Право руля! — закричал один из матросов. — Это Гернси. Англичане точно курсируют среди французских островов, дайте право руля!
Одного поворота руля было достаточно, чтобы корабль развернуло от острова, и на этот раз перед ним показался мыс Трегюер.
— Земля! — во второй раз воскликнул Рене.
— А! — вскричал тот же матрос. — Ее я узнал, это мыс Трегюер, здесь нам нечего бояться, пристанем к самому удобному берегу; через два часа мы будем в Сен-Мало.
Ирландец, занявший свой пост у штурвала, проделал маневр, который ему объяснили, и спустя час корабль обогнул слева полуостров Гран-Бе, на котором в наши дни возвышается могила Шатобриана, и на все парусах вошел в порт Сен-Мало.
Поскольку корабль был английский, его сразу приняли за чужеземный, но когда увидели одежду тех, кто привел, забрезжила истина: это были либо пленники англичан, либо беглые моряки с понтонов.
Шлюп встал на якорь, а его команда была задержана охраной порта.
Опознание не длилось долго, Рене посвятил их во все детали бегства, а в это время секретарь составлял протокол допроса. После того как протокол был подписан Рене и еще четырьмя матросами, знавшими грамоту, Рене спросил, не знают ли они ничего об американском корабле «Нью-Йоркский скороход», прибывшем в Сен-Мало с острова Франции. И командует им капитан француз.
Он встал на якорь у строительного двора, прибыв в Сен-Мало лишь десять-одиннадцать часов назад, ответили им.
Рене заявил, что корабль принадлежит ему, хотя временно был записан на имя старшего матроса из команды Сюркуфа, и спросил, будет ли ему позволено попасть на этот корабль. Ему ответили, что личность его установлена, он свободен и может идти, куда угодно.
Однако пока писался протокол, офицер, задержавший их, заметил состояние, в котором пребывали несчастные беглецы; двое или трое из них бормотали: «Умираю от голода! Умираю от жажды». Он приказал принести восемь кружек бульона и бутылку хорошего вина, а затем послал за корабельным доктором. Тот появился одновременно с провизией, в которой отчаянно нуждались несчастные. Их решили кормить осторожно и понемногу, так как они были полностью истощены. Им сказали, чтобы они пили бульон медленно, ложка за ложкой, и без хлеба и точно так же пили вино из маленьких стаканчиков.
