Людовик XIII устремил на отца Жозефа пронизывающий взгляд, но невозможно было что-либо прочитать ни на этом мраморном лице, ни в этих опущенных глазах.
Казалось, у монаха движутся одни губы.
— Кроме того, — продолжал он, — есть факт, по важности превосходящий все остальные: в той работе, что была возложена на меня Богом и господином кардиналом, есть множество случаев согрешить, подвергал опасности спасение своей души. При господине кардинале, имеющем от Рима большие полномочия исповедовать и отпускать грехи, мне не надо было ни о чем беспокоиться: если днем я согрешу действием или словом, вечером я исповедуюсь, господин кардинал отпускает мне грехи, и все в порядке, я сплю спокойно. Но если я служу светскому хозяину — будь это сам король, — он не властен отпустить мне грехи. Я не смогу больше грешить, а без этого не смогу добросовестно делать свое дело.
Пока монах говорил, король продолжал смотреть на него; с каждой фразой отца Жозефа на лице Людовика все яснее читалось отвращение.
— И когда хотите вы вернуться в свой монастырь? — спросил он, когда тот закончил.
— Как только получу разрешение вашего величества.
— Вы его получили, святой отец, — сухо сказал король.
— Ваше величество преисполняет меня радостью, — сказал капуцин, скрестив руки на груди и низко кланяясь.
Затем таким же твердым и холодным шагом, каким вошел, — шагом, напоминавшим поступь статуи, — он вышел, даже не обернувшись, чтобы с порога еще раз поклониться королю.
— Лицемер и честолюбец, я о тебе не жалею!
Затем король еще минуту взглядом следил за ним в полутьме прихожей и промолвил:
— Так или иначе, одно совершенно ясно: если сегодня вечером я подал бы в отставку как король, подобно тому как это сделал сегодня утром господин кардинал, я не нашел бы четырех человек, которые бы последовали за мной в изгнание и разделили мою немилость. Впрочем, я не нашел бы и трех, и двух, а может быть, и одного.
XIII. ПОСЛЫ
На следующий день ровно в десять часов король, как он и говорил, был в кабинете кардинала.
То, что ему предстояло узнать, при всей своей унизительности, чрезвычайно интересовало его.
Вернувшись накануне в Лувр, он ни с кем не виделся, заперся со своим пажом Барада и, чтобы вознаградить его за оказанную услугу — избавление от кардинала, — дал ему ордер на три тысячи пистолей для получения у Шарпантье.
Было вполне справедливо, что, сделав больше, чем другие, Барада был вознагражден первым. Однако, прежде чем дать Месье сто пятьдесят тысяч ливров, королеве — тридцать тысяч и королеве-матери — шестьдесят тысяч, он не прочь был увидеть ответ Месье герцогу Лотарингскому — ответ, обещанный Россиньолем к десяти часам утра.
И вот, как мы сказали, ровно в десять часов король вошел в кабинет кардинала и, до того как он бросил плащ на кресло и положил шляпу на стол, позвонил три раза.
Россиньоль появился с обычной для него пунктуальностью.
— Ну что? — нетерпеливо спросил его король.
— Что ж, государь, — ответил Россиньоль, подмигивая сквозь очки, — он в наших руках, этот пресловутый шифр.
— Посмотрим скорее! — сказал король. — Сначала ключ.
— Вот он, государь.
И вместе с переводом он протянул ключ, положив его сверху.
Король прочел:
Se король
Astre se королева
Be королева-мать
L’amb Месье
L M кардинал
+ мертв
Pif-paf война
Zane герцог Лотарингский
Gor г-жа де Шеврез
Gel г-жа де Фаржи
C беременна
— Что дальше? — спросил король.
— Замените шифрованные слова, государь.
— Нет, — сказал король, — вы к этому привычнее: у меня голова лопнет от такой работы.
Россиньоль взял бумагу и прочел:
«Королева, королева — мать и герцог Орлеанский рады. Кардинал мертв. Король хочет быть королем. Война против короля Сурков решена, но герцог Орлеанский возглавит войска. Герцог Орлеанский, влюбленный в дочь герцога Лотарингского, не хочет ни в коем случае жениться на королеве, она старше его на семь лет; он опасается одного — как бы, последовав добрым советам г-жи де Фаржи и г-жи де Шеврез, она не оказалась беременной к моменту смерти короля.»
Король выслушал чтение не прерывая; однако он несколько раз отирал лоб, чертя по паркету колесиком шпоры.
— Беременной, прошептал он, беременной. Во всяком случае, если она забеременеет, то не от меня.
Затем он обернулся к Россиньолю:
— Это первые письма такого рода, расшифрованные вами, сударь?
— О нет, государь. Я расшифровал уже десять или двенадцать подобных им.
— Почему же господин кардинал мне их не показывал?
— Зачем было волновать ваше величество, если он следил, чтобы с вами не случилось беды?
— Но, обвиняемый, преследуемый всеми этими людьми, почему он не воспользовался этим оружием против них?
— Он боялся, что оно причинит больше зла королю, чем его врагам.
Король несколько раз прошелся взад и вперед по кабинету, опустив голову и надвинув шляпу на глаза.
Затем, вернувшись к Россиньолю, он сказал:
— Сделайте мне копию каждого из этих писем в зашифрованном виде, но с ключом сверху.
— Хорошо, государь.
— Вы думаете, что еще будут такие письма?
— Конечно, государь.
— Кого должен я принять сегодня?
— Это не касается меня, государь. Я занимаюсь только своими шифрами. Это дело господина Шарпантье.
И не успел еще Россиньоль выйти, как король лихорадочным движением дважды ударил по звонку.
Эти отрывистые и сильные удары говорили о душевном состоянии Людовика XIII.
Шарпантье поспешно вошел, но остановился на пороге.
Король стоял, задумавшись, глядя в пол и опираясь рукой о бюро кардинала.
— Беременна, — шептал он, — королева беременна; иностранец на французском троне, может быть англичанин!
И добавил вполголоса, словно боясь услышать собственные слова:
— В этом нет ничего невозможного. Как уверяют, пример в нашей семье уже был.
Поглощенный своими мыслями, король не заметил Шарпантье. Думая, что секретарь не откликнулся на зов, король нетерпеливо поднял голову и собирался уже снова позвонить; но тот, угадав по жесту его намерение, торопливо прошел вперед со словами:
— Я здесь, государь.
