— Если бы у меня было в три или четыре раза больше, — отвечал паж, — я истратил бы их на благочестивые дела, пожертвовал бы на основание монастыря или на возведение часовни; но располагал ограниченной суммой…
— Я небогат, Барада, — сказал король.
— Я не жалуюсь, государь; наоборот, считаю себя очень счастливым, Я только говорю, что, располагая ограниченной суммой, я прежде всего отдам половину ее моей матери и сестрам.
Король одобрительно кивнул.
— Затем, — продолжал Барада, — я разделю оставшиеся полторы тысячи пистолей на две части: семьсот пятьдесят пойдут на покупку двух хороших боевых коней, чтобы сопровождать ваше величество на войну в Италию, на то, чтобы нанять и экипировать лакея, купить оружие…
Король приветствовал каждое из этих намерений Барада.
— А оставшиеся семьсот пятьдесят? Что ты сделаешь с ними?
— Я сохраню их как карманные деньги и как резерв. Благодарение Богу, государь, — продолжал Барада, возводя глаза к небу, — нужда в добрых делах велика, на любой дороге можно встретить сирот, нуждающихся в помощи, или вдов, нуждающихся в утешении.
— Обними меня, Барада, обними меня! — воскликнул тронутый до слез король. — Употреби свои деньги так, как ты говоришь, дитя мое, а я прослежу за тем, чтобы твоя маленькая казна не иссякала.
— Государь, — сказал Барада, вы обладаете величием, щедростью и мудростью царя Соломона, но в глазах Господа имеете перед ним то преимущество, что у вас нет трехсот жен и восьмисот…
— Что бы я делал с ними, Господи! — воскликнул король в ужасе от одной этой мысли, простирая руки к небу. — Но сам этот разговор уже грех, Барада, ибо он вызывает в уме мысли и даже предметы, осуждаемые моралью и религией.
— Ваше величество правы, — согласился Барада. — Угодно вам, чтобы я почитал что-нибудь благочестивое?
Барада знал, что это был самый быстрый способ усыпить короля. Он поднялся, взял «Вечное утешение» Жерсона, сел уже не на кровать, а возле кровати и самым серьезным голосом начал читать.
На третьей странице король погрузился в глубокий сон.
Барада поднялся на цыпочках, положил книгу на место, бесшумно дошел до двери, так же тихо отворил и затворил ее, после чего вернулся к прерванной партии в кости с Сен-Симоном.
На следующий день король в десять часов выехал из Лувра в карете и через четверть часа вошел в тот зеленый кабинет, где за два дня столько всего, о чем он даже не подозревал либо имел ложное представление, предстало перед ним в своем истинном свете.
Шарпантье ожидал его в кабинете.
Король выглядел бледным, уставшим, подавленным.
Он спросил, прибыли ли отчеты.
Шарпантье ответил, что отец Жозеф вернулся в свой монастырь, поэтому от него отчета не будет; должны быть только отчеты Сукарьера и Лопеса.
— Эти отчеты поступили? — спросил король.
— Как я имел честь говорить вашему величеству, — ответил Шарпантье, — узнав, что сегодня им предстоит иметь дело с самим королем, господа Лопес и Сукарьер сказали, что лично привезут свои отчеты. Ваше величество ограничится чтением, либо вызовет этих господ, если пожелает получить более подробные разъяснения.
— И они их привезли?
— Господин Лопес со своим отчетом здесь; чтобы дать вашему величеству время переговорить с ним и ознакомиться с корреспонденцией господина кардинала, я назначил господину Сукарьеру встречу только на полдень.
— Позовите Лопеса.
Шарпантье вышел и через несколько секунд доложил о доне Ильдефонсо Лопесе.
Лопес вошел, держа шляпу в руке и кланяясь до земли.
— Полно, полно, господин Лопес, — сказал король. — Я вас давно знаю: вы мне дорого обходитесь.
— Каким образом, государь?
— Не у вас ли королева покупает драгоценности?
— Да, государь.
— Так вот, только позавчера королева попросила у меня двадцать тысяч ливров, чтобы обновить жемчужное ожерелье, и собиралась сделать это у вас.
Лопес рассмеялся, показывая зубы, которые он мог бы выдать за жемчужины.
— Над чем вы смеетесь? — спросил король.
— Государь, должен лия говорить с вами, как говорил бы с господином кардиналом?
— Безусловно.
— Так вот, в отчете, представляемом мною сегодня его высокопреосвященству, есть параграф, который посвящен этому жемчужному ожерелью, вернее, связанным с ним последствиям.
— Прочтите мне этот параграф.
— Я готов повиноваться королю, но ваше величество ничего не поймет в моем чтении, если я не дам некоторых предварительных разъяснений.
— Так дайте их.
— Двадцать второго декабря ее величество королева действительно появилась у меня под предлогом, что ей нужно обновить жемчужное ожерелье.
— Под предлогом, вы сказали?
— Да, под предлогом, государь.
— Какова же была действительная цель?
— Встретиться с послом Испании господином маркизом де Мирабелем, который должен был оказаться у меня случайно.
— Случайно?
— Без сомнения, государь; ведь ее величество королева всегда случайно встречается с маркизом де Мирабелем, ибо ему запрещено появляться в Лувре иначе как в приемные дни либо по приглашению.
— Да, я по совету кардинала отдал такой приказ.
— Поэтому ее величество королева, когда ей нужно что-нибудь сказать послу испанского короля, своего брата, либо что-то услышать от него, встречает его случайно, поскольку не может видеться с ним иначе.
— И эта встреча происходит у вас?
— С согласия господина кардинала.
— Итак, королева встретилась с испанским послом?
— Да, государь.
— И долго они разговаривали?
— Они обменялись всего несколькими словами.
— Надо было бы узнать, что это были за слова.
— Господин кардинал это знает.
— Но я не знаю: господин кардинал был весьма скрытен.
— Это означает, что он не хотел напрасно волновать ваше величество.
— Так какие это были слова?
— Я могу сказать вашему величеству лишь то, что услышал мой гранильщик алмазов.
— Что, он знает испанский?
— Я научил его по приказу господина кардинала; но все думают, что он не знает испанского, и потому он ни у кого не вызывает недоверия.
— Итак, они сказали?…
— Посол. «Ваше величество получили через посредство миланского губернатора и при содействии графа де Море письмо от вашего прославленного брата?»
