Вначале был Пьеро, маленький крестьянин, о ком мы уже говорили.
Потом де Люинь, ведавший птицами кабинета; потом оруженосец д’Эсплан, кого он сделал маркизом де Гримо.
Потом Шале, кого он позволил обезглавить.
Потом Барада, нынешний фаворит.
Потом, наконец, Сен-Симон, кандидат в фавориты, рассчитывающий на немилость, ждущую Барада; предвидеть ее было нетрудно, зная хрупкость того странного чувства, какое у Людовика XIII занимало трудноопределимое место между дружбой и любовью.
Помимо фаворитов у короля Людовика XIII были близкие люди. Это были г-н де Тревиль, капитан его мушкетеров (мы достаточно занимались им в нескольких наших книгах, поэтому только назовем его); граф де Ножан-Ботрю (брат того, что послан был кардиналом в Испанию), которому в первый же раз, как он оказался при дворе, посчастливилось попасть в такое место Тюильри, где была вода, и на своих плечах перенести через него короля, подобно тому как святой Христофор перенес Иисуса Христа; граф имел редкую привилегию — не только говорить королю все что вздумается, Подобно его шугу л’Анжели, но и разглаживать своими остротами это мрачное чело;
— Эй, что ты делаешь, бездельник? — окликнул его Бассомпьер, сделанный маршалом в 1622 году скорее в память об алькове Марии Медичи, чем в память о его битвах; человек достаточно обаятельного ума и достаточно полного бессердечия, чтобы стать воплощением всей этой эпохи, обнимающей конец XVI и начало XVII столетия;
Сюбле-Денуайе, секретарь или, вернее, слуга короля;
Ла Вьёвиль, суперинтендант финансов;
Гито, капитан телохранителей короля, целиком преданный ему и королеве Анне Австрийской, на все предложения кардинала перейти к нему на службу неизменно отвечал: «Невозможно, ваше высокопреосвященство! Я служу королю, а Евангелие запрещает служить двум господам»; и, наконец, маршал де Марийяк (брат хранителя печатей), судьбе которого предстояло стать одним из кровавых пятен царствования Людовика XIII или, вернее, правления кардинала де Ришелье.
Вооружившись этими предварительными сведениями, посмотрим, чем занят король на следующий день после того, как Сукарьер представил кардиналу столь точный и столь обстоятельный отчет о событиях минувшей ночи. Позавтракав с Барада, сыграв партию в волан с Ножаном и велев предупредить двух своих музыкантов, Молинье и Жюстена, чтобы один взял лютню, другой виолу, ибо им предстоит развлекать короля во время серьезного занятия, какому он намерен предаться, Людовик XIII обернулся к господам де Бассомпьеру, де Марийяк, Денуайе и Ла Вьёвилю, явившимся засвидетельствовать ему свое почтение:
— Господа, будем шпиговать.
— Будем шпиговать, господа, — гнусаво повторил л’Анжели. — Смотрите, как хорошо сочетается: величество и шпигование.
И с этой достаточно посредственной шуткой, о которой мы бы не вспомнили, не будь она достоянием истории, он надвинул свою шапку себе на ухо, а шляпу Ножана — ему на темя.
— Эй, что ты делаешь, бездельник? — окликнул его Ножан.
— Надеваю шляпу себе и вам, — ответил л’Анжели.
— Перед королем? Ты в уме?
— Ба! Для шутов, как мы, это не важно.
— Государь, велите замолчать вашему дураку! — в ярости крикнул Ножан.
— Полно, Ножан, разве л’Анжели заставляют молчать?
— Мне платят за то, чтобы я говорил все, — возразил л’Анжели. — Если бы я стал молчать, то поступил бы, как господин Ла Вьёвиль, которого сделали суперинтендантом финансов, чтобы у него были финансы, а у него их нет: я бы нечестно получал мои деньги.
— Надеюсь, ваше величество не слышали, что он сказал? — воскликнул Ножан.
— Конечно, слышал; но ты мне говоришь и не такое.
— Я вам, государь?
— Да, только что, когда я промахнулся, вместо того чтобы ударить по волану, разве не ты сказал: «Хороший удар, Людовик Справедливый!» Если б я не считал тебя до известной степени собратом л’Анжели, думаешь, я позволил бы тебе говорить мне такое? Давайте шпиговать, господа, давайте шпиговать.
Эти два слова «давайте шпиговать» требуют объяснения, иначе наши читатели вряд ли их поймут. Вот это объяснение.
Мы уже говорили в двух местах нашего повествования, что король, стараясь победить свою меланхолию, предавался всевозможным развлечениям, не развлекавшим его. Ребенком он мастерил плетеные изделия из кожи и фонтанчики с перьями; став молодым человеком, раскрашивал картинки — его придворные называли это живописью; было у него еще занятие, называемое придворными музыкой, а именно игра на барабане, в чем, если верить Бассомпьеру, король весьма преуспел; он мастерил клетки и оконные рамы с Денуайе; сделался кондитером — и у него получалось превосходное варенье, потом садовником и у него в феврале поспевал зеленый горошек, отправляемый на продажу (покупал его, чтобы сделать королю приятное, г-н де Монторон). Наконец, он решил заняться бритьем бород и проявил в этом развлечении такое усердие, что в один прекрасный день собрал всех своих офицеров и лично побрил их, с разумной щедростью оставив им на подбородке лишь тот пучок волос, что с тех пор в память об августейшей руке называется «королевским»); уже на следующий день по всему Лувру звучала песенка:
О, борода моя, о горе!
Кто сбрил тебя, сказать изволь?
— Людовик, наш король:
Он бросил вкруг себя орлиный взор
И весь обезбородил двор.
— Ла Форс, а ну-ка покажитесь:
Сбрить бороду вам тоже след.
— Нет, государь, о нет!
Солдаты ваши, точно от огня,
Сбегут от безбородого — меня!
Оставим клинышек-бородку
Кузену Ришелье, друзья,
Нам сбрить ее никак нельзя,
Где, к черту, смельчака такого я возьму,
Что с бритвой подойдет к нему?
В конце концов Людовику XIII надоело бритье бород, как надоедало ему все; но тут он вспомнил, что несколько дней назад, спустившись в кухню, чтобы навести экономию, в результате которой генеральша Коке лишилась молочного супа, а г-н де Ла Врийер — утренних бисквитов, увидел, как повар с поварятами шпигуют кто заднюю часть телятины, кто филейную часть говядины, кто зайцев, кто фазанов; он нашел эту операцию весьма забавной. В результате примерно через месяц у его величества появилось новое развлечение: король шпиговал сам и заставлял придворных шпиговать вместе с собой.
Не знаю, обогатилось ли поварское искусство в руках короля, но в искусстве украшения определенно наметилось большое продвижение. Задние части телятины и филейные части говядины, обладавшие наибольшей поверхностью, возвращались в кладовую, украшенные самыми разнообразными рисунками. Король, шпигуя, довольствовался пейзажами, то есть изображал деревья, дома, охот собак, волков, оленей, цветы лилии; однако Ножан и другие не ограничивались геральдическими фигурами и придавали своим рисункам самый фантастический характер, что вызывало порой весьма суровые замечания целомудренного Людовика и заставляло беспощадно удалять с королевского стола разукрашенные ими куски.
