— О, именно так, отец мой: в преступлениях! Да, я не могу не понимать, что во времена, когда герой называл меня своей повелительницей, а королева — подругой, что в пору моей молодости, в вихре удовольствий и счастья, я не расценивала свои деяния подобным образом; однако, после того как его не стало и она тоже отошла в мир иной, с тех пор как меня постигли нищета и невзгоды — воистину, возмездие, кара небесная, — горе заставило меня усомниться в праведности моего пути. Ныне, отец мой, я увидела себя в подлинном свете: плоть мою пятнает грех распутства, а руки измараны в крови!
— Дочь моя, милосердие Господне беспредельно, — возразил пастырь, — а Иисус именем своего Отца отпустил грехи и Магдалине, и несчастной, совершившей прелюбодеяние.
Тут больная протянула руку, положила ее на локоть священника и постаралась приподняться, чтобы приблизиться к нему.
— А Иродиаде он простил? — спросила она.
Священник почти в ужасе отшатнулся:
— Так кто же вы?
— Да, воистину, отец мой, — со вздохом прошептала несчастная, — назови я вам сразу свое имя, все тотчас стало бы ясно… О, только не покидайте меня, когда я вам его открою! — добавила она.
— Дочь моя, — сказал священник, — даже если бы на моем пути оказался отцеубийца, я не оставил бы его и утешал бы, сопровождая до самого эшафота.
— Ах, эшафот — это искупление! — вскричала больная. — Если бы я окончила жизнь на плахе, а не вот так, в собственной постели, сомнения не терзали бы меня.
— Неужели вы совершили убийство? — не без содрогания спросил священник.
— Нет, отец мой. Но я позволила ему свершиться…
— Осознавали ли вы тогда, что идете на преступление?
— О нет, нет!.. Мне казалось, что я оказываю услугу королю, я возомнила, что служу Господу, но на самом деле лишь утоляла собственную жажду мщения. Неужели вы полагаете, что Господь сможет подобное простить той, которая сама не прощала?
Священник внимательно поглядел на нее. Помедлив, он спросил:
— Вы англичанка?
— Да, отец мой.
— Вы протестантка?
— Да.
— Почему же вы не послали за служителем одной с вами веры? В Булони есть пастор.
— Знаю…
Больная покачала головой и горестно вздохнула.
— Так в чем же дело? — настаивал священник.
— Наши пасторы, отец мой, слишком суровы, ведь вера наша непреклонна… А потому я не осмелилась.
— Что ж, дочь моя, тем самым вы воздали немалую хвалу вере моих отцов. Почему же вы не обратились в ее лоно?
— А если бы она отвергла меня?..
— Наша вера приемлет всех, дочь моя. Разве Иисус не сказал доброму разбойнику: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю»?
— Но разбойник был на кресте, он умирал вместе со Спасителем.
— Кто умирает во Христе, умирает и со Христом, а раскаяние стóит распятия. Ведь вы раскаиваетесь, дочь моя?
— О, искренне и горячо, клянусь вам! — воскликнула грешница, воздев руки.
— Вы раскаиваетесь только лишь из страха смерти?
— Нет, отец мой, покаяние пришло ко мне, как к святому Павлу на пути в Дамаск: словно пелена спала с моих глаз, и я увидела себя такой, какая я есть.
— Но тогда вам должно быть известно, что Господь не только простил святого Павла, но и сделал его одним из своих апостолов, меж тем как тот стерег одежды тех, кто побивал камнями святого мученика Стефана.
— Как вы добры, отец мой, поддерживая и утешая меня так.
— Это мой долг, дочь моя. Когда строптивая овца удаляется от стада, невзирая на лай сторожевых собак, предупреждающих об опасности, добрый пастырь взваливает ее на свои плечи и относит в овчарню, но ведь его не может не обрадовать, если она возвращается сама! Говорите же, поведайте мне о ваших прегрешениях, я готов выслушать рассказ о них, и, если во власти скромного служителя Церкви дать вам отпущение содеянных вами грехов, вы удостоитесь прощения во имя Господа.
— Мое повествование было бы долгим и напрасным: вам достаточно моего имени; когда оно вам станет известно, вы уже будете знать все.
И вновь священник поглядел на нее с удивлением.
— Так каково же ваше имя? — наконец спросил он.
Умирающая склонилась к нему и дрожащим голосом едва слышно прошептала два слова:
— Леди Гамильтон.
— Это имя ничего мне не говорит, дочь моя, — сказал священник. — Мне оно неизвестно, и я слышу его впервые в жизни.
— О Господи! — почти радостно воскликнула больная. — Значит, есть человек, не знающий меня! Есть уста, которые меня не проклинали!
И она откинулась на подушки, вознося хвалу Всевышнему.
Но внезапно по ее лицу промелькнул ужас:
— Но ведь в таком случае я погибла, отец мой, у меня не хватит ни времени, ни сил все вам рассказать. А если я не поведаю вам ни о мучительном ужасе нищеты, ни о лихорадочной тяге к золоту, ни о неотвратимых миражах страсти; если вы узнаете из всей моей жизни только о прегрешениях, а не о соблазнах, вы никогда не простите меня… Ах, если бы вы согласились прочесть…
— Прочесть что?
— Повесть моей жизни, переданную во всех подробностях мною самой как первое искупление. Но прежде всего она послужит моей дочери, отвратив ее от пути, на который ступила я, и позволив не впасть в грехи, в которые впала я…
— Так почему бы мне не прочитать ее, если она написана вами?
— О, клянусь, кровью моего собственного сердца!
— Так почему я не смогу ее прочитать? Ответьте же, наконец, прошу вас!
— Потому что я англичанка и писала ее на английском языке.
— Я пробыл пять лет в Англии, с тысяча семьсот девяностого по девяносто пятый, и говорю на этом языке как на своем родном.
— О отец мой, отец мой! — вскричала умирающая, сжав руку священника. — Воистину, мне вас послал сам Господь, это вселяет в меня надежду на прощение.
Потом с лихорадочной горячностью она прибавила:
— Возьмите, отец мой, — и она протянула ключик, завязанный в уголок платка, который извлекла из-под подушки в виде валика. — Возьмите этот ключ и отоприте ящик вон того туалетного столика. Там вы найдете рукопись, озаглавленную «Му Life»
[1]
; возьмите ее, прочтите и возвращайтесь так скоро, как сможете, если вы принесете мне прощение. Если же я осуждена, просто пришлите рукопись — я все пойму.
Священник поднялся с кресла, открыл ящик и извлек упомянутую рукопись.
— Дочь моя, — сказал он, — мне придется уделить время и обязанностям, связанным с моим саном. Поэтому я снова смогу повидать вас только завтра в тот же час.
