В то время, когда я находилась при неаполитанском дворе, умер инфант дон Альберто; он даже умирал у меня на коленях. Среди юных принцев именно этот был моим любимцем. В свое время я расскажу о его смерти, пока же только замечу, что, по-моему, эта утрата лишь удвоила ненависть королевы к французам и республиканцам, так и не проникнув в ту глубину ее сердца, где обитает любовь, заставляющая мать проливать кровавые слезы на могиле своего ребенка.
Единственным любимым сыном королевы, казалось, был принц Салернский, рожденный, помнится, в 1790 году; это его она прижимала к сердцу в минуты, когда принц Альберто умирал у меня на руках. Ради этого сына она пожертвовала бы всеми остальными, однако говорят, — хотя я в ту пору была далеко от нее и сама никогда не поверю в подобное злодейство! — что году в 1812-м, когда принц, находясь в Палермо, проникся симпатией к англичанам и встал на их сторону, она покусилась на его жизнь и пыталась подсунуть ему чашку отравленного шоколада. Согласно народной молве, принца спас от гибели его камердинер Карломаньо Вилья — отсюда необъяснимое могущество этого человека, имевшего больше влияния на своего господина, чем члены его семьи, чем любой фаворит, чем любой из министров.
Итак, молва утверждала, что Каролина предпочла своего брата Иосифа II своим детям, а интересы австрийской монархии — интересам Королевства обеих Сицилий.
Впрочем, я расскажу о том, что видела, так же чистосердечно, как поведала о том, что происходило со мною самой. А уж читатель пусть сам делает из моего повествования те выводы, какие ему угодно.
XXXVII
Дом сэра Уильяма Гамильтона совершенно не был подготовлен к тому, чтобы в нем поселилась женщина: ко времени нашего прибытия он представлял собой музей ученого и антиквара, полностью приспособленный для занятий геологией, нумизматикой и хранения коллекции скульптур. Пришлось в этой «мертвой натуре» расчищать место для натуры живой и проторить в прошлом дорогу для настоящего.
Нужно отдать должное сэру Уильяму: он не защищал ни единого предмета из своих сокровищ от моего натиска и позволил мне в обширном втором этаже особняка, ранее целиком отведенном для английского посольства, выбрать три комнаты для себя, и он не допустил, чтобы какой-нибудь осколок лавы Везувия, медали Цезарей, обломок статуи античного Аполлона или Венеры вторглись в мои новые владения.
Впрочем, должна признаться, что природное кокетство побудило меня ухаживать за всеми этими древностями, включая и наших старцев-ученых. Не прошло и месяца, как я уже могла, не прибегая к каталогам, самостоятельно снабдить надлежащими этикетками все двадцать четыре или двадцать пять образцов лавы Везувия; с первого же взгляда отличить поддельного цезаря от настоящего, от одного из тех цезарей, что были отчеканены при Адриане; наконец, по отдельному фрагменту мысленно восстановить статую целиком.
Сэра Уильяма совершенно пленила та легкость, с какой я усвоила его вкусы и стала вносить свою лепту в его жизнь археолога и антиквара.
Привыкшая исполнять львиную долю светских обязанностей в доме лорда Гринвилла, одного из самых пресыщенных модников Англии, я без труда преобразовала гостиную сэра Уильяма в место, достойное сравнения с самыми элегантными салонами Неаполя, тем более что в этом итальянцы во многом уступали лондонцам.
После первых свершений я решилась усилить восторги моих почитателей, вспомнив о своих сценических талантах. Поскольку большинство обычных посетителей нашего дома были итальянцы, я не сочла уместным представлять перед ними сцены из Шекспира: такая щедрая пища была вовсе не для их деликатных желудков. Поэтому я ограничилась несколькими живыми картинами. Я в один вечер сменила перед ними накидку еврейки на греческий пеплум, турецкий тюрбан на диадему знатной арабки, перед их глазами предстала Юдифь, Аспазия, Роксалана, Елена, и я отважилась показать несколько начальных па того танца с шалью, который впоследствии пользовался таким успехом не только в Неаполе, но и в Париже, а вслед за тем — в Лондоне, Вене и Санкт-Петербурге.
Вскоре в столице Королевства обеих Сицилий только и говорили, что обо мне — о невиданном чуде, вывезенном из Лондона сэром Уильямом Гамильтоном; все мужчины, причислявшие себя к цвету неаполитанского общества, и даже некоторые женщины оспаривали честь быть приглашенными в английское посольство; однако меня оскорбляло, а сэра Уильяма весьма удивляло то, что не последовало ни одного приглашения от двора.
Сэр Уильям был постоянным спутником короля на охоте и рыбной ловле и не упускал при этом ни тут ни там малейшей возможности поговорить обо мне и похвалить меня; монарх поздравлял его с такой прелестной, достойной и ученой женой, но королевская учтивость тем и ограничивалась.
Я знала, что обо мне несколько раз говорили и с королевой Марией Каролиной, но она прекращала разговор или с явным раздражением уводила его в сторону.
Мне посоветовали как-нибудь, якобы случайно, попасться на пути королевы. Подстроить встречу казалось нетрудно: королева часто прогуливалась с молодыми принцессами, своими дочерьми, по садам Казерты, а доступ туда если не всем, но тем, кто выглядит достойно, был открыт; иногда даже простолюдинам удавалось завоевать благосклонность слуг, чтобы лично обратиться к монаршей милости. Я попросила сэра Уильяма при первой же оказии, когда ему надо будет отправиться в Казерту, взять меня с собой, и выразила желание осмотреть ее сады, считавшиеся необыкновенно красивыми.
Быть может, сэр Уильям заподозрил, что за магнит на самом деле притягивал меня в Казерту, но он, наверное, больше меня страдал от того пренебрежения, жертвой которого я оказалась, и потому сам, по-видимому, не нашел ничего дурного в том, чтобы какая-нибудь приятная или даже досадная случайность предоставила повод объясниться.
Однажды, когда ему понадобилось сообщить королю содержание полученных из сент-джеймсского кабинета депеш, мы отправились в Казерту. У сэра Уильяма там были свои апартаменты, где он мог оставаться сколько ему угодно и где ему прислуживали люди его величества. До своего путешествия в Англию он нередко пользовался этой привилегией, но с моим появлением в Неаполе он, весьма часто наезжая в Казерту, никогда там не оставался на ночь.
Когда с депешами было покончено, король предложил сэру Уильяму остаться в замке, чтобы на следующий день отправиться вместе на большую охоту. Сэр Уильям заметил, что он приехал с супругой, но короля это не смутило:
— Ба! Разве у вас здесь нет ваших апартаментов? Если леди Гамильтон что-нибудь понадобится, ей стоит лишь приказать — мои служители будут ей повиноваться, как если бы повеления исходили от меня самого.
И этим все было сказано.
При всем том, поскольку это пребывание в Казерте соответствовала и моим планам, сэр Уильям сопроводил свое согласие остаться вопросом: не выйдет ли каких-нибудь неудобств, если я пожелаю прогуляться по окрестным садам?
В ответ король лишь пожал плечами, давая понять, что подобная предупредительность совершенно излишня.
Сэр Уильям возвратился и передал мне содержание их разговора.
