Если не считать, что Эннмари обозвала меня мудаком и что
время от времени я думал о том, что поделывает Кэрол Гербер (главным образом о
том, что, может, она передумала и вернется в университет, и празднует ли она
День Благодарения со стариной Салл-Джоном на его пути в армию), праздники
прошли лучше некуда. В четверг и пятницу потоком шли родственники, наводняли
дом, грызли индюшачьи ножки, смотрели футбол по телевизору и вопили в
кульминационных моментах игры, кололи дрова для кухонной плиты (к вечеру субботы
поленьев маме хватило бы, чтобы отапливать плитой весь дом до конца зимы, если
бы ей вздумалось). После ужина мы ели пирог н играли в “эрудита”. Гвоздем
развлечений стала грандиозная ссора между Дейвом и Кэти из-за дома, который они
планировали купить, — Кэти швырнула тапперуэром с остатками угощения в моего
братца. За годы детства я получил немало тумаков от Дейва и с большим
удовольствием смотрел, как пластмассовое вместилище тыквенного пирога отлетело
от его виска. Потеха!
Но под всем приятным, под простой радостью, которую
испытываешь, когда вся семья в сборе, прятался страх перед тем, что произойдет,
когда я вернусь в университет. Я урвал час для занятий поздно вечером в
четверг, после того как остатки пиршества были загружены в холодильник и вес отправились
спать, и еще два часа во вторую половину дня в пятницу, когда между появлением
очередных родственников образовался интервал, а Дейв с Кэти, временно придя к
согласию, ушли “вздремнуть” (дремали они, мне показалось, очень шумно).
Я по-прежнему чувствовал, что могу нагнать, — не чувствовал,
а твердо знал. Но еще я знал, что один не сумею, да и с Натом тоже. Мне надо
было спариться с кем-то, кто понимал самоубийственную притягательность гостиной
третьего этажа, знал, как закипает кровь, когда кто-то начинает ходить с пик в
попытке подловить Стерву. С кем-то, кто понимал первобытный восторг, когда
удавалось оставить Ронни с la femme noire.
Значит, Скип, решил я. Даже если Кэрол вернется, понять вот
так она не сможет. Нет, это мы со Скипом должны вынырнуть из омута и поплыть к
берегу. Я решил, что вместе мы сумеем. Не то чтобы меня так уж заботил он. К
субботе я успел покопаться у себя в душе и понял, что главным образом пекусь о
себе, что главным образом меня заботит Номер Шестой. Если Скип хотел использовать
меня, прекрасно. Потому что я-то, безусловно, хотел использовать его.
К полудню субботы я вчитался в геологию настолько, что одно
мне стало совершенно ясно; я нуждаюсь в помощи, чтобы разобраться в некоторых
понятиях, — и срочно. До конца семестра меня подстерегали еще только два
серьезных камня преткновения — ряд зачетов и экзамены. Чтобы сохранить
стипендию, мне необходимо было сдать их по-настоящему хорошо.
Дейв и Кэти уехали вечером в субботу около семи часов, все
еще переругиваясь (но чаще в шутку) из-за дома, который собирались купить в
Полунале. Я устроился за кухонным столом и начал читать в учебнике социологии
про внегрупповые санкции. Сводилось все это, видимо, к тому, что и последним
идиотам требуется на кого-то срать. Идея не из утешительных, Потом я осознал,
что в кухне не один. Поднял глаза и увидел, что передо мной стоит мама в
стареньком розовом халате и ее лицо призрачно белеет от крема “Пондс”. Меня не
удивило, что я не услышал, как она вошла. Прожив в этом доме двадцать пять лет,
она наперечет знала все скрипучие двери и половицы. Я решил, что она наконец
собралась допросить меня об Эннмари, но тут же выяснилось, что мои сердечные
дела занимают ее меньше всего.
— Насколько скверно твое положение. Пит? У меня в голове
промелькнула сотня возможных ответов, но я выбрал правду:
— Толком не знаю.
— Но есть что-то одно, самое главное?
На этот раз я правды не сказал и, вспоминая, понимаю, откуда
взялась ложь: что-то во мне, враждебное моим лучшим интересам, но очень
сильное, все еще сохраняло за собой право пригнать меня к самому краю обрыва..,
и заставить шагнуть с него вниз.
"Угу, мам, моя беда — гостиная третьего этажа, моя беда
— карты. Две-три партии, говорю я себе всякий раз, а когда смотрю на часы, они
показывают без малого полночь, и от усталости я уже не могу сесть заниматься.
Черт, до того увяз, что не могу заниматься. За всю осень, если не считать игры
в “червей”, я сумел только потерять мою девственность”.
Скажи я вслух хотя бы первую половину, думаю, вышло бы
что-то вроде отгадки многосоставного имени злого карлика и произнесения этого
имени вслух. Но я вообще ничего этого не сказал, а объяснил ей, что все дело в
особенностях занятий в университете: надо осваивать новые методы, преодолевать
старые привычки. Но я могу со всем этим справиться. И справлюсь.
Она постояла еще немного, почти по локти засунув руки в рукава
халата (в этой позе она походила на китайского мандарина), а потом сказала;
— Я буду всегда любить тебя. Пит. И твой отец тоже. Он этого
не говорит, но он это чувствует. И он, и я. Ты ведь знаешь.
— Угу, — сказал я. — Знаю. — Я вскочил и крепко се обнял.
Рак поджелудочной железы, вот что ее убило. Пусть и быстрый рак. И все-таки
недостаточно быстрый. Думаю, когда речь идет о тех, кого ты любишь, быстрых
раков не бывает.
— Но тебе надо заниматься очень прилежно. Мальчики, которые
занимались кое-как, умирают. — Она улыбнулась. Не очень веселой улыбкой. —
Наверное, ты сам это знаешь.
— Что-то такое слышал.
— Ты все еще растешь, — сказала она, откинув голову.
— Не думаю.
— Да-да. Не меньше, чем на дюйм с прошлого лета. А твои
волосы! Почему ты не стрижешь их?
— Мне нравится так.
— Они же длинные, как у девушек. Послушай моего совета, Пит,
постригись. Надо выглядеть прилично. В конце концов ты же не кто-то из этих
“Роллинг Стоунз” и не Херманз Хермит.
Я расхохотался. Не сумел сдержаться.
— Мам, я подумаю об этом, договорились?
— Обязательно подумай. — Она еще раз крепко меня обняла,
потом отпустила. Вид у нее был усталый, но я подумал, что тем не менее она
очень красива. — За морем мальчиков убивают, — продолжала она. — Сначала я
думала, что на это есть веские причины, но твой отец говорит, что это чистое
безумие, и мне теперь кажется, что он не так уж не прав. Занимайся изо всех
сил. Если нужны деньги на учебники — или репетитора, — мы наскребем.
— Спасибо, мам. Ты прелесть.
— Как бы не так! Просто старая кляча с усталыми ногами. Я
пошла спать.
Я позанимался еще час, потом слова стали двоиться и троиться
у меня в глазах. И я тоже пошел спать. Но уснуть не мог. Едва я задремывал, как
начинал разбирать по мастям сдаваемые мне карты. В конце концов я позволил моим
глазам открыться и уставиться в потолок. “Мальчики, которые занимались кое-как,
умирают”, — сказала моя мать, а Кэрол сказала мне, что сейчас отличное время
для девушек, Линдон Джонсон об этом позаботился.
