Я позволил, чтобы взятку взял Ник. Еще три взятки мы
разделили без последствий — сначала Ник, потом Ленни начали выбивать бубны, — а
затем на трефовую взятку я получил десятку червей.
— Червячки поползли, и Рили скушал одного! — злорадно
провозгласил Ронни. — Ляжешь на обе лопатки, деревня.
— Может, и так, — сказал я. А может, подумал я, Ронни
Мейлфант скоро скушает свою улыбочку. Если все получится, я загоню идиота Ника
Праути за сотню и отберу у Ронни партию, которую он прицелился выиграть.
Спустя три взятки мой маневр стал уже очевидным. Как я и
надеялся, ухмылка Ронни сменилась выражением, которое я обожал видеть у него на
лице, — обескураженной гримасой.
— Ничего у тебя не получится, — сказал он. — Не верю. Не в
партии без сброса. Ни хрена у тебя не получится! — Тем не менее он знал, что
такое не исключено. Это слышалось у него в голосе.
— Что же, посмотрим, — сказал я и пошел с туза червей.
Теперь я действовал в открытую, но почему бы и нет? Если черви распределились
поровну, я мог выиграть теперь же. — Вот посмотрим, что мы…
— Поглядите! — закричал Скип от столика, ближайшего к окну.
В его тоне недоверие смешивалось с чем-то вроде восхищения. — Черт дери! Это
засранец Стоукли!
Игра оборвалась. Мы все извернулись на стульях и поглядели
на залитый дождем сумеречный мир внизу. Четверо ребят в углу повскакали на
ноги. Старые фонари на чугунных столбах вдоль Променада Беннета слабо светили
сквозь туман, так что я подумал о Лондоне: Тайн-стрит, Джек-потрошитель.
Холиоук на холме больше чем когда-либо уподобился океанскому лайнеру. Он словно
покачивался за пленкой дождевой воды, заливавшей окна гостиной.
— Засранец Рви-Рви поперся в такое дерьмо! Глазам своим не
верю, — прошептал Ронни.
Стоук быстро двигался по дорожке, которая вела от северного
входа в Чемберлен, туда, где со всеми остальными дорожками соединялась в самой
нижней точке Этапа Беннета. На нем была его старая шинель, и было ясно, что он
не сейчас вышел из общежития — шинель промокла насквозь. Даже сквозь скользящую
пленку воды на стеклах можно было различить знак мира у него на спине, такой же
черный, как слова, которые теперь были частично закрыты желтой парусиной (если
она еще висела там). Его буйные волосы промокли до степени покорности.
Стоук ни разу не оглянулся на свое граффити
“ПРЕЗИДЕНТ-УБИЙЦА”, а просто нырял на костылях к Променаду Беннета. Никогда еще
он не двигался так быстро, не замечая ни хлещущего дождя, ни сгущающегося
тумана, ни месива под его костылями. Хотел ли он упасть? Бросал ли вызов
дерьмовой снежной жиже, доказывая, что ей его не свалить? Не знаю. Вполне
возможно, что он так погрузился в свои мысли, что не замечал ни как быстро он
движется, ни гнусную погоду. Так или иначе, в подобном темпе он не мог уйти
далеко.
Ронни захихикал, и этот звук разбежался во все стороны,
будто искра по сухому труту. Я не хотел присоединяться к ре-готу, но ничего не
смог с собой поделать. Да и Скип, как я заметил. Отчасти потому, что смех
заразителен, но с другой стороны, зрелище действительно было смешным. Я знаю,
как жесток был этот смех. Да, знаю. Но я зашел слишком далеко, чтобы прятать
правду о том дне.., и об ЭТОМ дне, почти полжизни спустя. Потому что оно все
еще кажется мне смешным, и я все еще улыбаюсь, когда вспоминаю, как он тогда
выглядел. Отчаянно дергающаяся заводная игрушка в старой шинели, устремляющаяся
вперед под проливным дождем на костылях, разбрызгивающих воду. Мы знали, что
произойдет, просто знали. В том-то и заключалось смешное: сколько он все-таки
сумеет пройти до неизбежного финала.
Ленни гоготал, прижимая ладонь к лицу, глядя сквозь
растопыренные пальцы, а из глаз у него текли слезы. Хью Бреннен держался за
довольно объемистый живот и ревел, как осел, увязший в грязи. Марк Сент-Пьер
бессильно завывал и твердил, что сейчас обмочится — перепил колы и сейчас
пустит струю в свои дерьмовые джинсы. Я так хохотал, что не удержал в руке
карты; нервы моей правой руки парализовало, пальцы разжались, и заключительные
выигрышные взятки рассыпались по моим коленям. В голове у меня стучало, нос
совсем заложило.
Стоук добрался до конца ложбины, где начинался Променад. Там
он остановился и по какой-то причине прокрутил почти полный оборот, словно
балансируя на одном костыле. Другой костыль он держал на весу, будто автомат,
будто в воображении осыпал градом пуль весь студгородок: “Убивай конговцев!
Круши старост! На штык ублюдков из высших классов!"
— Иииии.., олимпийские судьи все дают ему.., десять очков! —
провозгласил Тони ДеЛукка безупречным тоном спортивного комментатора. Это
оказалось последней соломинкой, и гостиная тотчас превратилась в бедлам. Во все
стороны взвихрились карты. Опрокидывались пепельницы, и одна из стеклянных
(среди них преобладали небольшие алюминиевые) разлетелась вдребезги. Кто-то
свалился со стула и принялся кататься по полу, дрыгая ногами. Черт, мы хохотали
и просто не могли остановиться.
— Ну вот! — завывал Марк. — Я обмочил мои ливайсы! Ничего не
мог поделать!
Позади него Ник Праути на коленях полз к окну, по его
горящему лицу текли слезы, и он протягивал руки в безмолвном жесте человека,
который пытается выговорить “прекратите, прекратите, пока в мозгу у меня не
лопнул хренов сосуд и я не рухнул тут прямо”.
Скип вскочил, опрокинув свой стул. И я вскочил. Сотрясая
хохотом наши мозги, мы уцепились друг за друга и в обнимку доплелись до окна.
Внизу, не зная, что на него, потешаясь, смотрят десятка два ополоумевших
карточных игроков, Стоук Джонс все еще, всякому вероятию вопреки, оставался на
ногах.
— Давай, Рви-Рви! — завел Ронни.
— Давай, Рви-Рви, — присоединился к нему Ник. Он добрался до
окна и прижимался лбом к стеклу, все еще смеясь.
— Давай, Рви-Рви!
— Давай, детка!
— Давай!
— Наддай, Рви-Рви! Гони своих ездовых собачек!
— Работай костылями, малыш!
— Давай, хренов Рви-Рви!
Будто шли заключительные минуты футбольного матча при равном
счете, только все вопили: “Давай, Рви-Рви!”, а не “Отдай мяч!” или “Блокируй
его!”. Я не вопил, и Скип, по-моему, тоже, но мы смеялись, мы смеялись так же
безудержно, как все остальные.
Внезапно мне вспомнился вечер, когда мы с Кэрол сидели на
ящиках из-под молока за Холиоуком, тот вечер, когда она показала мне свое фото
с друзьями ее детства.., а потом рассказала, что сделали с ней другие ребята.
Что они сделали бейсбольной битой. “Начали они, я думаю, в шутку”, — сказала
Кэрол. И они смеялись? Уж наверное. Потому что так всегда бывает, когда валяешь
дурака, веселишься — ты смеешься.
Стоук еще секунду постоял, где стоял, повиснув на костылях,
опустив голову.., а затем атаковал склон холма, будто военно-морская пехота,
высаживающаяся в Тараве. Он рванул вверх по Променаду Беннета, разбрызгивая
воду бешеными взмахами костылей. Ощущение было такое, что смотришь на
взбесившуюся утку.
