— Мальчишкой я всегда воображал себя героем, — сказал Скип.
— Черт, и я тоже. Какой мальчишка воображал себя в толпе
линчевателей?
Скип посмотрел на свои промокшие ботинки, потом на меня.
— Можно я буду заниматься с тобой пару недель?
— Сколько захочешь.
— Ты правда не против?
— Какого хрена я должен быть против? — Я говорил ворчливо,
потому что не хотел, чтобы он понял, какое облегчение я испытал, какая меня
охватила радость. Потому что это могло сработать. Помолчав, я сказал:
— А это.., ну, то.., по-твоему, у нас получится?
— Не знаю. Может быть.
Мы почти дошли до северной двери, и я кивнул на смываемые
буквы перед тем, как мы вошли.
— Может, декан Гарретсен и этот тип, Эберсоул, оставят дело
без последствий? Краска Стоука ведь не успела засохнуть. К утру все смоет.
Скип покачал головой:
— Не оставят.
— Но почему? Отчего ты так уверен?
— Потому что Душка им не позволит. И, конечно, он оказался
прав.
Глава 37
Впервые за много недель гостиная третьего этажа пустовала —
пока промокшие картежники сушились и переодевались. Многие из них учли кое-что
из того, что Скип Кирк говорил в приемной амбулатории. Однако когда Нат, Скип и
я вернулись после ужина, в гостиной снова кипела жизнь — заняты были три
столика.
— Эй, Рили, — сказал Ронни, — Туиллер говорит, что ему надо
к завтрему позаниматься. Если сядешь на его место, я поучу тебя играть.
— Не сегодня, — сказал я. — Мне тоже надо заниматься.
— А как же! — сказал Рэнди Эколлс. — Искусством насилия над
собой.
— Верно, деточка. Еще пара недель прилежных занятий, и я
научусь менять руки плавно, вот как ты. Я пошел дальше, но тут Ронни сказал:
— Я ж тебя накрыл, Рили.
Я обернулся. Ронни развалился на стуле, улыбаясь этой своей
мерзкой улыбочкой. Там под дождем в течение нескольких минут я видел другого
Ронни, но тот мальчик снова исчез.
— Нет, — сказал я. — Ничего подобного. У меня все было на
мази.
— Никто не сшибает луну в партии без сброса, — сказал Ронни,
еще больше откидываясь на спинку. Он почесал щеку, содрав головки у пары
прыщей. Из них засочился желтоватый крем. — Во всяком случае, за моим столом. Я
тебя поймал на трефах.
— У тебя треф не было, если только ты не сжулил на первой
взятке. Шприц Ленни ты взял тузом. А в червях у меня была вся королевская
фамилия.
Улыбка Ронни на мгновение поблекла, затем снова расцвела. Он
указал рукой на пол, с которого все карты были подобраны (окурки остались,
перевернутые пепельницы остались — почти все мы росли в семьях, где это была
мамина работа).
— Все старшие черви, так? Жаль-жаль, что проверить никак
нельзя.
— Да, жаль. — Я снова пошел к двери.
— Ты отстанешь в турнирных очках! — крикнул он мне вслед. —
Знаешь это?
— Можешь забрать их себе, Ронни. Мне они больше не нужны.
Больше в университете я в “черви” не играл. Много лет спустя
я научил этой игре моих детей, и они ее сразу освоили. Каждый август в летнем
коттедже мы устраивали турниры. Турнирных очков у нас не было, но имелся приз —
чаша любви. Один раз ее выиграл я и поставил на письменный стол, чтобы
постоянно видеть ее. В наших чемпионатах я дважды сшиб луну, но не в партии без
сброса. Как мой старый университетский дружок Ронни Мейлфант сказал однажды:
никто не сшибает луну в партии без сброса. С тем же успехом вы можете
надеяться, что Атлантида поднимется из океана, помахивая пальмами.
Глава 38
В тот вечер в восемь часов Скип Кирк сидел за моим столом,
погрузившись в учебник по антропологии. Обе пятерни он запустил в волосы, будто
у него раскалывалась голова. Нат за своим столом писал работу по ботанике. Я
растянулся на кровати, корпя над моей старой подружкой геологией. На
проигрывателе кружила пластинка, и Боб Дилан пел: “Веселей хохотушки не знала
долина, чем прабабушка мистера Клина”. В дверь дважды резко постучали:
“бам-бам”.
— Собрание этажа! — крикнул Душка. — Собрание этажа в
клубном зале в девять! Присутствие обязательно!
— О черт! — сказал я. — Сожжем секретные документы и съедим
рацию.
Нат выключил Дилана, и мы услышали, как Душка идет по
коридору, выстукивая “бам-бам!” на каждой двери и вопя про собрание в клубном
зале. Скорее всего большинство комнат были пусты, но значения это не имело: их
обитателей он найдет в гостиной за травлей Стервы.
Скип посмотрел на меня.
— Я же говорил, — сказал он.
Глава 39
Все общежития в нашем городке строились одновременно, и в
каждом, помимо гостиных в середине этажа, имелось большое клубное помещение в
полуподвале, включавшее альков с телевизором, где зрители в основном собирались
по субботам и воскресеньям на спортивные программы, а в будние дни на мыльную
оперу с вампирами под названием “Темные тени”; затем буфетный угол с
полудюжиной автоматов; стол для пинг-понга и порядочное число шахмат и шашек. А
также место для собраний с трибуной и несколькими рядами деревянных откидных
стульев. У нас там было собрание этажа в начале учебного года, на котором Душка
объяснял правила общежития и подчеркивал жуткие последствия
неудовлетворительных комнатных проверок. Не могу не упомянуть, что проверки
комнат были главным в жизни Душки. То есть наравне с РОТС.
Он стоял за маленькой деревянной трибуной, на которую
положил тонкую папку. Думаю, с его заметками. Он все еще был в мокрой и грязной
форме РОТС и выглядел усталым после целого дня разгребания снега и посыпания
песком, и еще он выглядел возбужденным… “включенным”, как мы называли это года
два спустя.
На первом собрании этажа Душка был один, но на этот раз у
него имелось подкрепление. У зеленой блочной стены, сложив руки на чинно
сдвинутых коленях, сидел Свен Гарретсен, мужской декан. На протяжении всего
собрания он не сказал почти ни слова и хранил вид благожелательности, даже
когда атмосфера накалилась. Рядом с Душкой стоял в черном пальто поверх
темно-серого костюма Эберсоул, заместитель ректора по дисциплине, и у него вид
был самый деловой.
После того как мы расселись, а те из нас, кто курил, закурили,
Душка сначала посмотрел через плечо на Гарретсена, потом на Эберсоула. Эберсоул
чуть-чуть ему улыбнулся.
