Нат тоже вернулся на третий этаж Чемберлен-Холла, как и, ко
всеобщему изумлению, Ленни Дориа — по академической программе, но вернулся.
Однако его paisan Тони ДеЛукка не вернулся. Как и Марк Сент-Пьер, Барри Маржо,
Ник Праути, Брад Уизерспун, Харви Туилли, Рэнди Эколлс.., ну и, конечно, Ронни.
В марте мы получили от него открытку. Со штемпелем Льюистона и адресованную
просто дурачью третьего этажа Чемберлен-Холла. Мы приклеили ее в гостиной над
креслом, в котором Ронни чаще всего сидел во время игры. На лицевой стороне
красовался Альфред Э. Ньюман, прямо с обложки журнала “Мэд”. На обратной
стороне Ронни написал:
"Дядя Сэм зовет, и я должен идти. Меня ждут пальмы, и
хрен со всем. Другое дело, я кончил с 21 турнирным очком. И значит, я
победитель”. И подпись “РОН”. Мы со Скипом засмеялись. Для нас
сыночек-матерщинник миссис Мейлфант останется Ронни до конца своих дней.
Стоук Джонс, он же Рви-Рви, тоже не вернулся. Некоторое
время я почти совсем о нем не думал, но полтора года спустя его лицо и
воспоминания о нем всплыли в моей памяти с ошеломляющей (хотя и краткой)
ясностью. В то время я сидел в тюрьме в Чикаго. Не знаю, сколько нас забрали
легавые перед зданием, где происходил съезд Демократической партии, выдвинувший
кандидатуру Губерта Хамфри, но очень много, и многие получили травмы. Год
спустя “комиссия с голубой лентой” в своем отчете назвала события того вечера
“полицейскими беспорядками”.
Для меня демонстрация закончилась в камере предварительного
заключения, предназначенной для пятнадцати — в крайнем случае двадцати человек,
вместе с шестьюдесятью отравленных газом, оглушенных, нанюхавшихся, избитых,
обработанных, измордованных, до хрена окровавленных хиппи. Кто курил травку,
кто плакал, кто блевал, кто пел песни протеста (из дальнего угла какой-то
парень, которого я даже не увидел, выдал пронаркотизированный вариант “Больше я
не марширую”). Все это смахивало на галлюцинаторный тюремный вариант
состязания, сколько человек сумеют набиться в телефонную будку.
Я был прижат к решетке, пытаясь оберечь нагрудный карман
(пачка “Пелл-Мелл”) и боковой карман (“Повелитель мух”, подарок Кэрол, теперь
сильно растрепанный, потерявший переднюю обложку, рассыпающийся по листочкам),
как вдруг передо мной возникло лицо Стоука, четкое и детализированное, как фотография
высокого разрешения. Оно возникло ниоткуда, быть может, какой-то темный уголок
памяти вдруг осветился, включенный ударом полицейской дубинки по голове или
живительной понюшкой слезоточивого газа, И вместе с ним возник вопрос.
— Какого хрена калека делал на третьем этаже? — спросил я
вслух.
Коротышка с копной золотистых волос — смахивающий на Питера
Фрэмптона в виде карлика, если вам это что-то говорит — оглянулся на меня. Лицо
у него было бледное и прыщавое. Под носом и на одной щеке подсыхала кровь.
— Чего-чего? — спросил он.
— Какого хрена калека делал на третьем этаже
университетского общежития? Без лифта? Почему его не поместили на первом этаже?
— И тут я вспомнил, как Стоук нырками двигался к Холиоуку — голова опущена,
волосы падают на глаза, — как Стоук бормочет “рви-Рви, рви-Рви, рви-Рви” на
каждом вздохе. Стоук, двигающийся так, словно все вокруг были его врагами.
Пощадите его, и он попытается расстрелять весь мир.
— Я чего-то не понимаю. О чем…
— Разве что он их попросил, — сказал я. — Разве что он
безоговорочно потребовал.
— Во-во, — сказал коротышка с волосами Питера Фрэмптона. —
Травки не найдется? Хочу в отключку. Хренова дыра. Хочу кайф поймать.
Глава 44
Скип стал художником и знаменитостью в своем роде. Не как
Норман Рокуэлл, и вы нигде не найдете репродукции ни единой скульптуры Скипа,
но у него хватало выставок — Лондон, Рим, Нью-Йорк, в прошлом году Париж, и о
нем постоянно пишут. Критики в изобилии называют его поверхностным, приправой
на месяц (некоторые называют его приправой на месяц в течение двадцати пяти
лет), пошлым умом, с помощью дешевой системы образов общающимся с другими
пошлыми умами. Другие критики хвалят его за честность и энергию. Я склоняюсь ко
второму мнению, но полагаю, это естественно: я ведь знал его в наши дни, ведь
мы вместе спаслись с великого тонущего континента, и он по-прежнему мой друг. В
каком-то смысле он мой paisan.
И есть критики, которые указывают на гнев, так часто
воплощенный в его работах, гнев, который я впервые ясно увидел во вьетнамской
семье из папье-маше, которую он сжег перед университетской библиотекой под
рвущийся из усилителей ритм “Янгбладс” тогда — в 1969 году. И да. Да! Что-то в
этом есть. Некоторые работы Скипа смешны, а некоторые печальны, а некоторые
причудливы, но большинство дышат гневом — почти все его гипсовые, и картонные,
и глиняные люди словно шепчут: “Запалите меня, запалите меня и слушайте, как я
кричу: ведь на самом деле это все еще 1969 год, это все еще Меконг, и так будет
всегда”. “Гнев Стэнли Кирка — вот что делает его произведения весомыми”, —
написал один критик о его выставке в Бостоне, и, я полагаю, тот же самый гнев
содействовал его сердечному припадку два месяца назад.
Позвонила его жена и сказала, что Скип хочет меня видеть.
Врачи не нашли ничего особенно серьезного, но Капитан остался при другом
мнении. Мой старый paisan Капитан Кирк считал, что умирает.
Я прилетел в Палм-Бич и, когда я увидел его — белое лицо под
почти белоснежными волосами на белой подушке, — это мне что-то напомнило, но
сначала я не сообразил, что именно.
— Ты думаешь о Джонсе, — сказал он хрипло и, конечно, был
прав. Я ухмыльнулся, и в тот же миг по моей спине пальцем скользнула ледяная
дрожь. Иногда к тебе возвращается что-то из прошлого. Иногда оно возвращается.
Я вошел и сел рядом с ним.
— Не так уж плохо.., с вами.
— И не так уж тяжело, — сказал он. — Снова тот день в
амбулатории. Только Карбери, вероятно, умер, и на этот раз игла в вене у меня.
— Он поднял одну из своих талантливых рук, показал мне иглу и снова опустил
руку. — Не думаю больше, что умру. По крайней мере не сейчас.
— Отлично.
— Ты все еще куришь?
— Бросил. С прошлого года. Он кивнул.
— Жена говорит, что разведется со мной, если я не сделаю
того же.., так что, пожалуй, мне следует попытаться.
— Сквернейшая из привычек.
— Собственно говоря, по-моему, сквернейшая из привычек — это
жизнь.
— Прибереги дерьмовые афоризмы для “Райдерс дайджест”,
Капитан.
Он засмеялся, потом спросил, получал ли я известия от Ната.
— Открытку на Рождество, как всегда. С фотографией.
