— Если я умру в зоне боевых действий, засунь меня в мешок и
отправь домой, если я умру в состоянии греха, закрой Свои глаза и прими меня.
Угу. Аминь”.
Он выходит из кабинки, выходит из туалета, покидает
многоголосый водоворот “Шератон-Готэма”, и никто не останавливает его, никто не
говорит: “Извините, сэр, но разве вы не были только что слепы?” Никто не
смотрит на него, когда он выходит на улицу, неся тяжелый чемоданчик так, будто
он весит двадцать фунтов, а не пятьдесят. Бог хранит его.
Сыплет снег. Он медленно идет под хлопьями — снова Уилли
Ширмен — и часто перекладывает чемоданчик из одной руки в другую. Еще один
усталый прохожий на исходе дня. На ходу он продолжает думать о своей
необъяснимой удаче. В Евангелии от Матфея есть стих, который он выучил
наизусть: “Они — слепые поводыри слепых, — говорится в нем, — а если слепой
ведет слепого, то оба упадут в яму”. А еще есть старая пословица, что в стране
слепых одноглазый — король. Так не он ли одноглазый? Если оставить Бога в
стороне, не тут ли скрыта практическая причина его успеха все эти годы?
Может, да, а может, нет. В любом случае он был храним.., и
ни в коем случае он не оставит Бога в стороне. Бог неотъемлем от общей картины
его жизни. Бог пометил его в 1960 году, когда он сначала помог Гарри Дулину
подразнить Кэрол, а потом помог Гарри Дулину избить ее. Это согрешение никогда
не исчезало из его памяти. То, что произошло среди деревьев неподалеку от поля
Б, знаменует все остальное. Он даже хранит перчатку Бобби Гарфилда, как
напоминание. Уилли не знает, где теперь Бобби, да его это и не интересует.
Кэрол он не терял из виду, пока мог, а Бобби никакого значения не имел. Бобби
утратил всякое значение, когда помог ей. Уилли видел, как он ей помог. Сам он
не посмел пойти туда и помочь ей — боялся того, что с ним сделает Гарри Дулин, боялся
всех ребят, которым Гарри мог рассказать, боялся стать меченым, — а Бобби не
побоялся. Бобби помог ей тогда, Бобби покарал Гарри Дулина в то же лето, только
позже, и за то, что он сделал все это (вероятно, просто за первое, за помощь
ей), Бобби достиг, Бобби преодолел. Он сделал то, что Уилли не посмел сделать,
он взялся, и преодолел, и достиг, а теперь Уилли должен сделать все остальное.
А сделать надо так много… Покаяние — это сверхурочная работа и даже больше. Вот
ведь, хотя все три его ипостаси несут епитимью, он еле справляется.
И все-таки он не может сказать, что живет в сожалениях.
Иногда он думает о добром разбойнике, о том, который в тот же вечер был с
Христом в раю. В пятницу днем истекаешь кровью на Голгофе, каменистом холме;
вечером вместе с Царем запиваешь чаем сладкие булочки. Иногда кто-то пинает
его, иногда кто-то толкает его, иногда он тревожится, что его заберут. Ну и
что? Разве он не стоит там за всех тех, кто способен только стоять в тени,
когда творится зло? Разве он не просит подаяния ради них? Разве ради них он в 1960
году не взял бейсбольную перчатку Бобби, перчатку Алвина Дарка? Он взял ее.
Господислави его, он взял перчатку. А теперь они кладут в нее деньги, пока он
безглазый стоит перед собором. Он просит подаяния ради них.
Шэрон знает.., что, собственно, знает Шэрон? Кое-что, да. Но
сколько, он сказать не может. Во всяком случае, достаточно, чтобы купить
канитель; достаточно, чтобы сказать ему, что он выглядит очень мило в своем
костюме от Пола Стюарта и модном синем галстуке; достаточно, чтобы пожелать ему
удачного дня и напомнить про яичный коктейль. Этого достаточно. Все прекрасно в
мире Уилли — за исключением Джаспера Уилока. Что ему делать с Джаспером
Уилоком?
"Надо бы как-нибудь вечерком последить, куда ты пойдешь
отсюда”, — пыхтит ему на ухо Уилок, пока Уилли перекладывает наливающийся
тяжестью чемоданчик из одной руки в другую. Ноют уже оба плеча, и он будет рад,
когда доберется до своего здания. “Посмотреть, что ты станешь делать.
Посмотреть, в кого превратишься”.
Ну что ему делать с Джаспером, Красой Полиции? Что он,
собственно, МОЖЕТ сделать?
Он не знает.
5.15 Дня
Паренек в грязной красной куртке с капюшоном давно ушел, его
место занял еще один уличный Санта. Уилли сразу узнает молодого пузанчика,
опускающего доллар в котелок Санты.
— Э-эй, Ральфи! — окликает он его.
Ральф Уильямсон оборачивается, его лицо озаряется — он
узнает Уилли, — и он приветственно поднимает руку в перчатке. Снег уже валит
вовсю. Окруженный яркими фонарями, рядом с Санта-Клаусом Ральф выглядит как
центральная фигура на рождественской открытке. А может быть, как современный
вариант диккенсовского персонажа.
— Э-эй, Уилли, как дела-делишки?
— Лучше некуда, — говорит Уилли, подходя к Ральфу с веселой
улыбкой на лице. Крякнув, он ставит чемоданчик на землю, шарит в кармане брюк,
нащупывает доллар для котелка Санты. Вероятно, еще один мошенник, и котелок у
него проеденный молью кусок дерьма, но какого черта?
— Что у тебя там? — спрашивает Ральф, теребя шарф и
поглядывая вниз на чемоданчик Уилли. — Гремит так, будто ты ограбил копилку
зазевавшегося малыша.
— Не-а, просто нагревательные спирали, — говорит Уилли. —
Тысяча штук.
— Работаешь по самое Рождество?
— Угу, — говорит он, и тут его вроде как осеняет насчет
Уилока. Просто стукнуло и тут же пропало. Но все равно есть с чего начинать. —
Угу, по самое Рождество. Нет мира нечестивым, слышал такое?
Широкая симпатичная физиономия Ральфа сморщивается в улыбке.
— Сомневаюсь, что ты такой уж нечестивый. Уилли улыбается в
ответ.
— Ты понятия не имеешь, Ральфи, какое зло таит сердце
специалиста по обогреву и охлаждению. А вот после Рождества наверное передохну
несколько дней… Пожалуй, отличная мысль.
— Поедешь на юг? Во Флориду?
— На юг? — Уилли слегка теряется, потом смеется. — Кто-кто,
только не я. У меня дома работы по горло. Человеку следует содержать свой дом в
порядке. Не то в один прекрасный день подует свежий ветерок, и крыша рухнет ему
на голову.
— Ну, может быть. — Ральф вздергивает шарф повыше к ушам. —
Увидимся завтра?
— Само собой, — говорит Уилли и протягивает руку в перчатке
ладонью вверх. — Давай пять!
Ральфи дает пять, потом переворачивает свою ладонь.
— Дай десять, Уилли. Уилли дает ему десять.
— Значит, хорошо, Ральфи-беби? Застенчивая улыбка мужчины
превращается в ликующую мальчишечью ухмылку.
— Так чертовски хорошо, что я должен повторить! — восклицает
он и хлопает по руке Уилли с властной уверенностью. Уилли смеется.
— Ты настоящий мужчина, Ральф. Достиг.
— И ты настоящий мужчина, Уилли, — отвечает Ральф с чопорной
серьезностью, довольно смешной. — Счастливого Рождества.
