— И тебе того же с кисточкой.
Он секунду стоит неподвижно, следя, как Ральф уходит в
кружащемся снегу. Рядом с ним уличный Санта монотонно звонит в свой
колокольчик. Уилли поднимает чемоданчик и поворачивается к двери своего здания.
Тут ему что-то бросается в глаза, и он останавливается.
— У тебя борода набок съехала, — говорит он Санте. — Если
хочешь, чтобы люди в тебя верили, поправь свою трахнутую бороду.
Он входит в здание.
5.25 Дня
В чулане “Обогрева и охлаждения” стоит большая картонка. Она
полна матерчатых мешочков, таких, какие банки используют под мелочь. На них
обычно напечатано название банка, но эти чистые. Уилли заказывает их прямо в
фирме-производительнице в Маундсвилле, Западная Виргиния.
Он открывает чемоданчик, быстро откладывает в сторону
рулончики банкнот (их он унесет домой в дипломате Марка Кросса), затем набивает
четыре мешочка монетами. В дальнем углу чулана старый видавший виды
металлический шкафчик с краткой надписью “ЗАПЧАСТИ”. Уилли распахивает дверцу,
замка нет, так что отпирать его не требуется. Внутри еще около ста мешочков с
монетами. Десяток раз в год они с Шэрон объезжают церкви центрального района и
проталкивают эти мешочки в щели для пожертвований или в дверцы для пакетов,
если они туда пролезают, или просто оставляют у дверей, если нет. Львиная доля
всегда достается св. Пату, где он стоит день за Днем в темных очках и с
картонкой на шее.
Но не каждый день, думает он, раздеваясь. Мне не обязательно
стоять там каждый день, и он снова думает, что, может быть, после Рождества
Билл, Уилли и слепой Уилли Гарфилд отдохнут неделю. И за эту неделю, глядишь, и
отыщется способ сладить с полицейским Уилоком. Заставить его убраться. Кроме,
конечно…
— Убить я его не могу, — говорит он тихим ворчливым голосом.
— Я обложусь, если убью его.
Только тревожит его не это. БУДУ ПРОКЛЯТ — вот что его
тревожит. Убивать во Вьетнаме было другим делом — или казалось другим, но
тут-то не Вьетнам, но тут-то не зелень. Разве все эти годы покаяния он нес свое
бремя только для того, чтобы перечеркнуть их? Бог испытывает его, испытывает
его, испытывает его. Ответ есть. Он знает, что есть. Ответ должен быть. Он
попросту — ха-ха, извините за каламбурчик — слишком слеп, чтобы увидеть его.
Да сможет ли он хотя бы отыскать самодовольного прыща? Бля,
само собой, это не проблема. Он может достать Джаспер??, Красу Полиции, без
всякого труда. В любое время. Проследить его до места, где он снимает пистолет
и ботинки и задирает ноги на подушку. Но что потом?
Над этим он ломает голову, пока кольдкремом снимает грим, а
затем отбрасывает все заботы. Достает из ящика тетрадь ноябрь — декабрь,
садится за стол и двадцать минут пишет: “Я сожалею от всего сердца, что
причинил боль Кэрол”. Он заполняет целую страницу от верхней строчки до нижней,
от левого поля до правого. Убирает тетрадь и надевает одежду Билла Ширмена. Он
убирает сапоги Слепого Уилли, и его взгляд падает на альбом в красном кожаном
переплете. Он вынимает его, кладет на картотечный шкафчик и откидывает переднюю
крышку с единственным словом — “ВОСПОМИНАНИЯ”, — вытесненным золотом.
На первой странице метрика — Уильям Роберт Ширмен, родился 4
января 1946 года — и отпечатки его крошечных ножек. На следующих страницах
фотографии его с матерью, его с отцом (Пат Ширмен улыбается, будто никогда не
опрокидывал стульчик сына вместе с ним и никогда не бил жену пивной бутылкой),
фотография его с друзьями. Особенно полно представлен Гарри Дулин. На одном
снимке восьмилетний Гарри с завязанными глазами пытается съесть кусок торта на
дне рождения Уилли (наверное, штраф за какой-то проигрыш). Щеки у Гарри все в
шоколаде, он хохочет, и кажется, будто у него в голове нет места ни для единой
подлой мысли. При виде этого смеющегося чумазого лица с повязкой на глазах Уилли
вздрагивает. Вот так вздрагивает он почти всегда.
Быстро переворачивает страницу и пролистывает альбом ближе к
концу, к фотографиям Кэрол Гербер и газетным вырезкам о ней, которые он собирал
много лет: Кэрол с матерью, Кэрол с новорожденным братиком на руках нервно
улыбается, Кэрол с отцом (он в синей морской форме курит сигарету, она глядит
на него широко раскрытыми завороженными глазами), Кэрол в группе поддержки в
старшем классе харвичской школы, снятая в прыжке — одна рука взмахивает
шапочкой с помпоном, другая придерживает гофрированную юбку. Кэрол и Джон
Салливан на украшенных фольгой тронах на школьном вечере в 1965 году, когда их
избрали Снежной Королевой и Снежным Королем. Ну просто сахарная парочка на
свадебном торте — Уилли думает это всякий раз, когда смотрит на пожелтевший
газетный снимок. На ней платье без бретелек, ее плечи безупречны. Нет никакого
намека на то, что когда-то на короткое время левое было чудовищно обезображено
и торчало двойным горбом злой колдуньи. Она кричала и до этого, последнего
удара, сильно кричала, но простых криков Гарри Дулину было мало. В этот
последний раз он размахнулся от пяток, и удар биты по ее плечу прозвучал, как
удар колотушки по еще не оттаявшему куску мяса, и вот тогда она завопила,
завопила так громко, что Гарри сбежал, даже не оглянувшись проверить, бегут ли
за ним Уилли и Ричи О'Мира. Удрал старина Гарри Дулин — улепетывал, как
вспугнутый кролик. Но что, если бы он остался? Предположим, Гарри не убежал бы,
а сказал: “Держите ее, ребята. Не желаю слушать визга, и она у меня замолчит”,
намереваясь снова ударить от пяток и на этот раз по голове? СТАЛИ БЫ они ее
держать? Держать для него даже тогда?
«Ты знаешь, что да, — угрюмо думает он. — К покаянию ты себя
приговорил не только за то, что сделал, но и за то, чего не сделал лишь
случайно. Так?»
Вот Кэрол Гербер в платье, сшитом в честь окончания школы;
фотография подписана “Весна 1966”. На следующей странице вырезка из харвичской
“Джорнэл” с подписью “Осень 1966”. На фотографии опять она, но эта Кэрол, кажется,
на миллион лет ушла от чинной девочки в выпускном платье, чинной девочки с
аттестатом в руке, белых туфельках на ногах и со скромно потупленными глазами.
Эта девушка пылает огнем и улыбается, эти глаза смотрят прямо в объектив. Она
словно не замечет, что по ее левой щеке течет кровь. Она держит перед собой
знак мира. Эта девушка уже на пути в Данбери, эта девушка уже в туфельках для
танцев в Данбери. Люди умирали в Данбери, кишки вываливались, беби; и Уилли не
сомневается, что отчасти ответственность лежит на нем. Он прикасается к
огненной, улыбающейся, окровавленной девушке с плакатом “ОСТАНОВИТЕ УБИЙСТВА!”
(только вместо того чтобы остановить их, она стала причастной к ним) и знает,
что в конце только ее лицо имеет значение, ее лицо — дух того времени. 1960-й —
это дым, а здесь огонь. Здесь Смерть с кровью на щеке и улыбкой на губах и
плакатом в руке. Здесь доброе старое данберийское безумие.
Следующая вырезка — первая страница данберийской газеты
целиком. Он сложил ее втрое, чтобы она уместилась в альбоме. Самое большое из
трех фото — вопящая женщина на середине мостовой, поднимающая вверх
окровавленные руки. Позади нее кирпичное здание, которое треснуло, как яйцо.
“Лето 1970” написал он снизу.
