Это было то утро, это были те вертолеты, а такое необходимо
сбросить так или иначе. Когда днем они добрались до засранной деревни, в носах
у них все еще гнездился смрад обугленных вертолетчиков, старый лейтенант был
убит, а кое-кто из парней — Ронни Мейлфант и его дружки, если вам требуются
уточнения, — немножко свихнулся. Новым лейтенантом стал Диффенбейкер, и вдруг
он обнаружил, что командует сумасшедшими, которые намерены убивать всех, кого
увидят, — детей, стариков, стареньких мамасан в красных китайских туфлях.
Вертолеты рухнули в десять. Примерно в два ноль пять Ронни
Мейлфант первым воткнул свой штык в живот старухи, а затем объявил, что отрежет
голову е…ной свинье. Примерно в четыре пятнадцать мир взорвался прямо в лицо
Джону Салливану. Это был его великий день в провинции Донг-Ха, его
такое-претакое замечательное шоу.
Стоя между двумя хижинами у начала единственной деревенской
улицы, Диффенбейкер выглядел перепуганным шестнадцатилетним мальчишкой. Но было
ему не шестнадцать, ему было двадцать пять — на годы старше Салла и большинства
остальных. Единственным, равным Диффу по возрасту и званию, там был Уилли
Ширмен, но Уилли вроде бы не хотел брать на себя команду. Может, утренняя
спасательная операция его вымотала. А может, он заметил, что опять атаку
возглавляют ребята из Дельты два-два. Мейлфант визжал, что е…ные вьетконговцы,
говнюки хреновы, как увидят десятки голов на кольях, так дважды подумают,
прежде чем валять дурака с Дельтой. Снова и снова этим пронзительным визгом
телефонного рекламщика. Игрок в карты. Мистер Шулер. У Пейга были его
гармоники. У Мейлфанта была его трахнутая колода. “Черви” — игра Мейлфанта.
Десять центов очко, если удавалось, пять центов очко, если не удавалось.
“Давай, ребята! — вопил он этим своим пронзительным голосом, от которого,
клялся Салл, кровь лила из носов, а саранча дохла в воздухе. — Давай, хвост
трубой, травим Стерву!"
Салл помнил, как он стоял на улице и смотрел на бледное
измученное растерянное лицо нового лейтенанта. Помнил, как подумал: “Он не
может. Того, что надо сделать, чтобы остановить это, прежде чем оно совсем
вырвется из-под контроля. Он не может”. Но тут Диффенбейкер собрался и кивнул
Слаю Слоукому. Слоуком ни секунды не колебался. Слоуком стоял на улице рядом с
перевернутой табуреткой — хромированные ножки, красное сиденье, — поднял
автомат к плечу, прицелился и снес голову Ральфа Клемсона с плеч. Пейгано,
стоявший почти рядом и, выпучив глаза, смотревший на Мейлфанта, вроде бы даже
не заметил, что его забрызгало с головы до ног. Клемсон свалился мертвый
поперек улицы, и это покончило с весельем. Игра кончилась, беби.
***
Теперь Диффенбейкер обзавелся внушительным животом игрока в
гольф и бифокальными очками. Кроме того, он потерял большую часть волос. Салла
это поразило, потому что у Диффа их более чем хватало еще пять лет назад на
встрече старых товарищей на Джерсейском берегу. Салл про себя поклялся, что он
в последний раз встречается с ними. Они не стали лучше, ни на хрена не
помягчали. Каждая новая встреча все больше смахивала на крутую тусовку.
— Хочешь выйти покурить? — спросил новый лейтенант. — Или ты
бросил курить, когда все бросили?
— Бросил, как все бросили. — К тому времени они стояли чуть
левее гроба, оставляя место остальным прощающимся заглянуть в него и пройти
мимо них. Говорили они тихо, и записанная на пленку музыка легко перекатывалась
через их голоса — тягучая душеспасительная звуковая дорожка. Теперь, если Салл
не ошибся, звучал “Древний крест”.
— Думаю, Пейг предпочел бы… — начал он.
— “Уезжаю в край далекий” или “Будем трудиться все вместе”,
— докончил Диффенбейкер с ухмылкой.
Салл ухмыльнулся в ответ. Это был один из тех редких
моментов, нежданных, как солнечный луч, вдруг прорвавший обложные тучи, когда
хорошо что-то вспомнить, — один из тех моментов, когда вы вопреки всему почти
рады, что оказались тут.
— А то и “Бум-Бум”, ну, хит “Анималис”, — сказал он.
— Помнишь, как Слай Слоуком сказал Пейгу, что загонит
гармонику ему в зад, если Пейг не даст ей передохнуть? Салл кивнул, все еще
ухмыляясь.
— Сказал, что если загнать ее туда повыше, так Пейг сможет
играть “Долину Красной реки”, чуть захочет пернуть. — Он с нежностью посмотрел
на гроб, словно ожидая, что и Пейгано ухмыляется этому воспоминанию. Но Пейгано
не ухмылялся. Пейгано просто лежал с гримом на лице. Пейгано дотянул до конца.
— Я выйду погляжу, как ты куришь.
Договорились.
Диффенбейкер, который когда-то дал “добро” одному своему
солдату застрелить другого своего солдата, пошел по боковому проходу, и, когда
он проходил под очередным витражом, его лысина озарялась разноцветными бликами.
Следом за ним, хромая — он хромал уже более половины своей жизни и перестал это
замечать, — шел Джон Салливан, золотозвездный торговец “шевроле”.
***
Машины на 1 — 95 теперь еле ползли, а затем и полностью
замерли, если не считать кратеньких судорожных продвижений вперед по той или
другой полосе. На радио “? и Мистерианс” уступили место “Сдаю и Фэмили Стоун” —
“Танцуйте под музыку”. Задрыга Слоуком уж наверняка отбивал бы чечетку жопой о
сиденье, вовсю отбивал бы. Салл поставил демонстрационный “каприс” на парковку
и выбивал ритм на баранке.
Когда песня начала приближаться к завершению, он поглядел
вправо — на сиденье рядом сидела старенькая мамасан, чечетку жопой не отбивала,
а просто сидела, сложив желтые руки на коленях, уперев свои до хрена яркие
туфли с китайскими иероглифами в пластиковый коврик с надписью на нем “САЛЛИВАН
ШЕВРОЛЕ БЛАГОДАРИТ ВАС ЗА ПОКУПКУ”.
— Привет, стерва старая, — сказал Салл скорее с
удовольствием, чем с тревогой. Когда она в последний раз показывалась? Пожалуй,
на новогодней встрече у Тэкслинов, в тот последний раз, когда Салл
по-настоящему напился. — А почему тебя не было на похоронах Пейга? Новый
лейтенант справлялся о тебе.
Она не ответила — а когда же она отвечала? Просто сидела,
сложив руки, не спуская с него черных глаз, кинопризрак в зеленом, оранжевом и
красном. Только старенькая мамасан не была похожа ни на одно голливудское
привидение: сквозь нее ничего видно не было, она никогда не меняла облика,
никогда не растворялась в воздухе. Одно желтое морщинистое запястье обвивала
плетенка из веревочки, вроде школьного браслета дружбы у школьников помладше. И
хотя ты видел каждый изгиб веревочки и каждую морщину на ее дряхлом желтом
лице, никакого запаха ты не ощущал, а единственный раз, когда Салл попытался до
нее дотронуться, она взяла да и исчезла. Она была призраком, а его голова —
домом, где она водилась. Лишь изредка (обычно без боли и всегда без
предупреждения) его голова выташнивала ее туда, где он мог ее видеть.
Она не менялась. Не облысела, обходилась без камней в
желчном пузыре и бифокальных очков. Она не умерла, как умерли Клемсон и Пейг, и
Пэкер, и парни в рухнувших вертолетах (даже те, которых они унесли с поляны с
ног до головы в пене, точно снеговики, тоже умерли, слишком велики были ожоги,
чтобы у них оставался шанс выжить, и все это оказалось впустую). И она не
исчезла, как исчезла Кэрол. Нет, старенькая мамасан продолжала вдруг его
навещать, и она ничуть не изменилась с тех дней, когда “Мгновенная Карма”
входила в десятку лучших хитов. Один раз ей, правда, пришлось умереть, пришлось
валяться в грязи, когда Мейлфант сначала загнал штык ей в живот, а потом
объявил о намерении отрезать ее голову, но с тех пор она оставалась абсолютно
неизменной.
