— Угу.
— Ронни Мейлфант, всегда говорящий про хрен то, хрен се и
хрен это. Этнические анекдоты на каждый случай. И футлярчик. Помнишь футлярчик?
— А как же. Кожаный футлярчик, который он носил на поясе. Он
в нем держал свои карты. Две колоды. “Эй, идем травить Стерву, ребята! Пять
центов очко! Есть желающие?” И они сбегались.
— Угу. Ты помнишь. Просто помнишь. Но я его вижу, Салл,
вплоть до белых гнойничков у него на подбородке. Я слышу его. Я чувствую запах
хренова наркотика, который он курил.., но главным образом я вижу, как он сшиб
ее с ног, и она валялась на земле, и все еще грозила ему кулаком, все еще
что-то говорила…
— Хватит!
— ., а я не мог поверить, что это произойдет. Сперва, мне
кажется, и сам Мейлфант не верил. Для начала он только замахивался на нее
штыком, покалывал самым кончиком, будто дурака валял.., а потом сделал это,
всадил штык ей в живот. Хрен, Салл, хрен и еще раз хрен! Она кричала, начала
дергаться, а он, помнишь, расставил над ней ноги, а все остальные бежали по
улице — Ральф Клемсон и Миме, и не знаю, кто еще. Я всегда не терпел этого
говнюка Клемсона — даже больше, чем Мейлфанта, потому что Ронни хотя бы не был
подлипалой — с ним что ты видел, то и получал. А Клемсон был чокнутым и еще
подлипалой. Я перепугался насмерть, Салл, на е…ную смерть. Я знал, что обязан
положить этому конец, но я боялся, что они меня прикончат, если я попробую, все
они — все ВЫ, потому что в ту хренову минуту были все вы, ребята, и был я.
Ширмен.., против него ничего нет, он выскочил на поляну, когда свалились
вертолеты, будто не было никаких завтра, а только эти минуты. Но в этой
деревне… Я поглядел на него, и — ничего, совсем ничего.
— Потом он спас мне жизнь, когда мы угодили в засаду, —
негромко сказал Салл.
— Знаю. Подхватил тебя на руки и нес тебя, как трахнутый
Супермен. На поляне в нем было это, и оно вернулось на тропе, но в промежутке,
в деревне.., ни-че-го. В деревне решать должен был я. Будто я был там
единственным взрослым.., вот только я себя взрослым не чувствовал.
Салл не стал повторять, чтобы он замолчал. Диффенбейкер
хотел выговориться, и заставить его замолчать мог бы только удар кулаком в
зубы.
— Помнишь, как она, закричала, когда он его вогнал?
Старушка? А Мейлфант стоит над ней и орет про вьетконговцев таких, косоглазых
эдаких, и руби то да се. Бога благодарю за Слоукома. Он поглядел на меня, и это
заставило меня сделать что-то.., хотя всего-то я и сделал, что приказал ему
стрелять.
"Нет, — подумал Салл, — ты и этого не сделал, Дифф. Ты
только кивнул. В суде они такое дерьмо не спустили бы, заставили бы тебя
говорить громко. Они заставляют делать подробные показания для протокола”.
— Я считаю, что Слоуком в тот день спас наши души, — сказал
Диффенбейкер. — Ты знаешь, он с собой покончил? Угу. В восемьдесят шестом.
— Я думал автокатастрофа, несчастный случай.
— если врезаться в опору моста на скорости семидесяти миль в
тихий вечер — это несчастный случай, так значит, это был несчастный случай.
— А как Мейлфант? Знаешь что-нибудь?
— Ну, ни на одну встречу он, понятно, не приезжал, однако
был жив, когда я в последний раз про него слышал. Энди Браннинген видел его в
Южной Калифорнии.
— Ежик его видел?
— Ну да, Ежик. И знаешь где?
— Откуда?
— Умрешь, Салл-Джон. Сразу спятишь. Браннинген состоит в
“Анонимных алкоголиках”. Заменяет ему религию. Говорит, жизнь ему АА спасли, и,
думаю, так оно и было. Он пил хлеще любого из нас, может, хлеще всех нас вместе
взятых. А теперь он зациклен не на текиле, а на АА. Посещает примерно
двенадцать собраний в неделю, он ГСР.., не спрашивай, что это значит — какой-то
политический пост в обществе, — и он сидит на телефоне доверия. И каждый год он
ездит на Национальную конференцию. Лет пять назад алкаши собрались в Сан-Диего.
Пятьдесят тысяч алкашей стоят плечо к плечу в Конференц-центре Сан-Диего и
возносят благодарственную молитву. Можешь себе представить?
— Могу, пожалуй, — сказал Салл.
— Говнюк Браннинген взглянул налево, и кого же он видит, как
не Ронни Мейлфанта. Глазам своим не верит, но тем не менее это Мейлфант. После
заседания он зацапывает Мейлфанта, и они отправляются посидеть за стаканчиком.
— Диффенбейкер запнулся. — Алкоголики ведь тоже любят посидеть, по-моему.
Лимонады всякие, кока-кола и прочее. И Мейлфант сообщает Ежику, что он уже
почти два года чист и трезв как стеклышко — открыл для себя высшую силу,
которую ему благоугодно величать Богом. Ему было дано возродиться, все в
хреновом ажуре, он ведет жизнь по законам жизни, он уповает, а Бог располагает,
ну, и прочее дерьмо в их духе. Браннинген не сумел удержаться и спросил, а
поднялся ли Мейлфант на Пятую Ступень, а это значит исповедаться во всех своих
нехороших поступках с полной готовностью искупить их. Мейлфант и глазом не
моргнул, а сказал, что на Пятую поднялся год назад и чувствует себя куда лучше.
— О, черт! — сказал Салл, поражаясь жгучести своего гнева. —
Старушка мамасан, конечно, возрадуется, что Ронни и от этого очистился.
Обязательно скажу ей, когда увижу в следующий раз.
Конечно, он не знал, что увидит ее в тот же день.
— Смотри не забудь.
Они еще посидели, почти не разговаривая. Салл попросил у
Диффенбейкера еще сигаретку, и Диффенбейкер протянул ему пачку и снова щелкнул
“Зиппо”. Из-за угла донеслись обрывки разговоров и чей-то тихий смешок.
Похороны Пейга завершились. А где-то в Калифорнии Ронни Мейлфант, возможно,
читает Большую Книгу своих АА и вступает в контакт с мифической высшей силой,
которую изволит называть Богом. Может, и Ронни тоже ГСР, что бы это, хрен, ни
означало. Салл жалел, что Ронни жив. Салл жалел, что Ронни Мейлфант не издох во
вьетконговской яме-ловушке: нос в язвах, вонь крысиного дерьма, внутреннее
кровотечение, его рвет слизистой желудка. Мейлфант с его футлярчиком и его
картами. Мейлфант с его штыком. Мейлфант с его ногами по бокам старенькой
мамасан в зеленых штанах, оранжевой кофте, красных туфлях.
— А вообще, для чего мы были во Вьетнаме? — спросил Салл. —
Без всяких философствований и прочего, но ты для себя это хоть раз вычислил?
— Кто сказал: “Тот, кто не учится у прошлого, осужден на то,
чтобы повторить это прошлое”?
— Ричард Доусон, ведущий “Семейной вражды”.
— Иди ты на… Салливан.
— Не знаю, кто сказал. А это важно?
— Еще как, бля, — сказал Диффенбейкер. — Потому что мы так
оттуда и не выбрались. Так и не выбрались из зелени. Наше поколение погибло в
ней.
