Как-то вечером они на диване смотрели “Уайэтта Эрпа”, и мать
обернулась к Бобби почти злобно и спросила:
— Он к тебе прикасается?
Бобби понял, о чем она спрашивает, но не понял, почему она
вся напряглась.
— Да, конечно, — сказал он. — Иногда похлопывает по спине, а
один раз, когда я читал ему газету и три раза подряд переврал длиннющее слово,
он меня щелкнул по лбу, но он меня не треплет, ничего такого. По-моему, у него
сил не хватит. А что?
— Не важно, — сказала она. — Он, пожалуй, ничего. Витает,
конечно, в облаках, но вроде бы не… — Она умолкла, глядя, как дым ее сигареты
завивается в воздухе гостиной. Он поднимался от тлеющего кончика светло-серой
ленточкой и рассеивался, и Бобби вспомнилось, как персонажи в “Кольце вокруг
Солнца” мистера Саймака следовали с вертящимся волчком в другие миры.
Наконец она снова обернулась к нему и сказала:
— Если он дотронется до тебя так, что тебе будет неприятно,
ты мне сразу скажешь. Понял? Сразу!
— Ясно, мам.
В лице у нее было что-то такое, отчего ему припомнилось, как
он один раз спросил у нее, откуда женщина знает, что у нее будет ребенок. “Она
каждый месяц кровит, — сказала его мама. — Если крови нет, она понимает, что
эта кровь идет в ребенка”. Бобби хотелось спросить, откуда течет кровь, когда
ребенка нет (он помнил тот раз, когда у мамы пошла кровь носом, но это был
единственный случай, когда он видел, как она кровит). Однако выражение ее лица
заставило его оставить эту тему. И теперь на ее лице было то самое выражение.
Правду сказать, Тед прикасался к нему и по-другому: легонько
проводил большой ладонью по ежику Бобби, будто приглаживая его щетину. Иногда,
если Бобби не правильно произносил слово, он легонько ущемлял его нос между
костяшками пальцев и говорил нараспев: “Ну-ка скажи правильно!” А если они
заговаривали разом, он зацеплял мизинцем мизинец Бобби и говорил: “Ничего не
значит! Счастья и удачи!” Вскоре Бобби уже повторял это вместе с ним. Их
мизинцы оставались сцепленными, а голоса звучали буднично — как говорят люди,
когда просят передать соль или здороваются.
Только один раз Бобби стало не по себе, когда Тед к нему
прикоснулся. Он как раз дочел последнюю статью, которую Тед хотел послушать, —
какой-то журналист вякал, что нет на Кубе никаких бед, которые не могло бы
исправить старое доброе американское предпринимательство. Небо начинало
меркнуть. За домом на Колония-стрит Баузер, пес миссис О'Хары, продолжал лаять
— руф-руф-руф. Тоскливый звук и словно бы во сне, будто вспоминаешь, а не
слышишь сейчас.
— Ну, — сказал Бобби, складывая газету и вставая, — пожалуй,
я прошвырнусь по кварталу, погляжу, не увижу ли чего-нибудь.
Говорить об этом прямо он не хотел, но ему было важно дать
понять Теду, что он по-прежнему высматривает низких людей в желтых плащах.
Тед тоже встал и подошел к нему. Бобби расстроился, заметив
страх на лице Теда. Ему не хотелось, чтобы Тед слишком уж верил в низких людей,
не хотелось, чтобы Тед чокнулся еще больше.
— Вернись до того, как стемнеет, Бобби. Я себе никогда не
прощу, если с тобой что-нибудь случится.
— Я поостерегусь. И вернусь за год до того, как стемнеет.
Тед опустился на одно колено (он был слишком стар, чтобы низко нагибаться,
решил Бобби), взял Бобби за плечи и притянул к себе так, что они чуть не
стукнулись лбами. Бобби чувствовал запах сигарет в дыхании Теда и мази на его
коже — он растирал суставы “Мустеролем”, потому что они болели. “Теперь они и в
теплую погоду болят”, — объяснил он.
Стоять так близко к Теду было не страшно и все равно как-то
жутко. Можно было увидеть, что Тед, пусть пока еще не до конца старый, скоро
совсем состарится. И еще он, наверное, болен. Глаза у него какие-то водянистые.
Уголки рта дергаются. Плохо, что он совсем один здесь, на третьем этаже подумал
Бобби. Будь у него жена или, там, дети, он бы не чокнулся на низких людях.
Конечно, будь у него жена, Бобби возможно, никогда бы не пришлось прочесть
“Повелителя мух”. Конечно, так думать эгоистично, но он ничего не мог с этим
поделать.
— Никаких их признаков, Бобби? Бобби покачал головой.
— И ты ничего не чувствуешь? Вот тут? — Он снял левую руку с
плеча Бобби и постучал себя по виску, где, чуть пульсируя, угнездились две
голубые жилки. Бобби покачал головой. — Или тут? — Тед прикоснулся к животу.
Бобби в третий раз помотал головой.
— Ну и хорошо, — сказал Тед и улыбнулся. Он скользнул левой
рукой на шею Бобби, а потом и правой. Он очень серьезно поглядел Бобби в глаза,
а Бобби очень серьезно поглядел в глаза ему.
— Ты бы сказал мне, если бы увидел? Ты ведь не станешь..,
ну, щадить меня?
— Нет, — сказал Бобби. Ему нравились руки Теда на его шее —
и не нравились. Именно туда мог положить руки типчик в фильме, перед тем как
поцеловать девушку. — Нет! Я бы сказал. Это же моя работа!
Тед кивнул. Он разжал руки и медленно их опустил, встал,
опираясь на стол, и поморщился, когда одно колено громко щелкнуло.
— Да, ты бы мне сказал. Ты отличный паренек. Ну, иди
погуляй. Но с тротуара не сходи, Бобби, и вернись до темноты. В наши дни нужна
осторожность.
— Я поостерегусь. — Он пошел к лестнице.
— А если увидишь их…
— Убегу.
— Ага. — В угасающем свете лицо Теда выглядело угрюмым. —
Беги так, словно за тобой весь ад гонится!
Значит, прикосновения были, и, может быть, опасения его
матери по-своему оправданны — может, прикосновений было много и некоторые — не
такие, как следует. То есть, может, вообще-то она имела в виду что-нибудь
другое… И все-таки не такие. Все-таки опасные.
***
В среду перед тем, как учеников распустили на каникулы,
Бобби увидел, что с чьей-то антенны на Колония-стрит свисает длинный красный лоскут.
Наверняка он сказать не мог, но лоскут был удивительно похож на хвост змея.
Ноги Бобби остановились сами, и тут же его сердце заколотилось так, будто он
бежал домой наперегонки с Салл-Джоном.
«Даже если и хвост, так все равно совпадение, — сказал он
себе. — Дурацкое совпадение. Ты же знаешь, что так, верно?»
Может быть. Может быть и так. И он почти убедил себя в этом
к пятнице — последнему дню занятий. Домой он шел один: Салл-Джон вызвался
помочь убрать учебники на склад, а Кэрол пошла к Тейни Либел на день рождения.
Он уже собрался перейти Эшер-авеню и пойти вниз по Броуд-стрит, как вдруг
увидел начерченные на тротуаре лиловым мелком “классики”. Вот такие:
— О Господи, нет, — прошептал Бобби. — Шутка какая-то. Он
упал на одно колено, будто кавалерийский разведчик в вестерне, не замечая
ребят, возвращающихся из школы домой — кто пешком, кто на великах, двое-трое на
роликах, кривозубый Фрэнсис Атгерсон на своем ржавом красном самокате, хохоча в
небо при каждом толчке. И они его тоже не замечали — начались каникулы, и
большинство ошалело от бесчисленных возможностей.
