Когда пошла реклама (какая-то актриса расхваливала
холодильник), Тед спросил, не выпьет ли Бобби стакан шипучки. Бобби сказал, что
выпьет.
— А я, пожалуй, выпью “алка-сельтерс” от изжоги. Я видел
бутылочки в ванной, Бобби. Возможно, я чуточку переел.
Когда Тед встал, он продолжительно и звучно пукнул, будто
где-то заиграл тромбон. Бобби прижал ладони ко рту и захихикал. Тед виновато
ему улыбнулся и вышел. От смеха Бобби опять запукал — очень звучная получилась
очередь, а когда Тед вернулся со стаканом брызжущей “алка-сельтерс” в одной
руке и пенящимся стаканом рутбира в другой, Бобби хохотал уже так, что по щекам
у него потекли слезы и повисли на краю подбородка, точно дождевые капли.
— Должно помочь, — сказал Тед, а когда он нагнулся, чтобы
отдать Бобби шипучку, из-за его спины донеслось громкое гоготание. — У меня из
задницы гусь вылетел, — сообщил он серьезно, и Бобби так заржал, что не усидел
в кресле, а сполз с него и скорчился на полу, будто человек без костей.
— Я сейчас вернусь, — сказал ему Тед. — Нам нужно еще
кое-что.
Дверь из квартиры в вестибюль он оставил открытой, и Бобби
слышал, как он поднимается по лестнице. К тому моменту, когда Тед достиг
третьего этажа, Бобби сумел забраться назад в кресло. Наверное, еще никогда в
жизни он так сильно не смеялся. Он отпил рутбира и снова пукнул.
— Гусь только что вылетел.., вылетел из… — Но докончить ему
не удалось. Он прижался к спинке кресла и взвыл, мотая головой из стороны в
сторону.
Скрип ступенек предупредил, что Тед возвращается. Он вошел в
квартиру, зажимая под мышкой вентилятор со шнуром, аккуратно обмотанным у
основания.
— Твоя мама была права насчет него, — сказал он, а когда
нагнулся вставить вилку в штепсель, из его задницы вылетел еще один гусь.
— Так ведь она же обычно всегда права, — сказал Бобби, и это
рассмешило их обоих. Они сидели в гостиной, а вентилятор поворачивался из
стороны в сторону, перегоняя с места на место все более благоуханный воздух.
Бобби подумал, что у него голова треснет, если он не перестанет смеяться.
Когда “Мустанг” кончился (к этому времени Бобби утратил
всякое понятие о том, что происходило на экране), он помог Телу разложить
диван. Кровать, которая пряталась внутри, не выглядела такой уж удобной, но Лиз
застелила ее запасными простынями и одеялом, и Тед сказал, что все прекрасно.
Бобби почистил зубы, потом выглянул из двери своей комнаты. Тед сидел на краю
диван-кровати и смотрел последние известия.
Тед оглянулся на него, и Бобби почудилось, что Тед сейчас же
встанет, пройдет через комнату, потискает его или даже поцелует. Но он только
по-смешному отсалютовал ему:
— Сладких снов, Бобби.
— Спасибо.
Бобби закрыл дверь спальни, влез под одеяло и раскинул пятки
по углам матраса. Глядя в темноту, он вдруг вспомнил то утро, когда Тед взял
его за плечи, а потом переплел узловатые старые пальцы у него на лопатках. Их
лица тогда совсем сблизились — почти как у него с Кэрол на Колесе Обозрения
перед тем, как они поцеловались. День, когда он заспорил с мамой, день, когда
узнал про деньги в каталоге. И день, когда он выиграл девяносто центов у
мистера Маккуона. “Пойди купи себе мартини”, — сказал тогда мистер Маккуон.
Может, дело в Теде? Может, его стукнуло, потому что Тед
прикоснулся к нему?
— Угу, — прошептал Бобби в темноте. — Угу, так, наверное, и
было.
А что, если он еще раз коснется его вот так? Бобби все еще
обмозговывал эту мысль, когда его настиг сон.
***
Ему снились люди, которые гонялись за его мамой по джунглям,
— Джек и Хрюша, малышня и Дон Бидермен, Кушман и Дин. На его маме было ее новое
платье — “платья от Люси”, черное, с тонкими бретельками, только ветки и
колючки его порвали. Ее чулки висели клочьями. Казалось, будто с ее ног свисают
полоски мертвой кожи. Глаза у нее были двумя дырами, мерцающими ужасом.
Мальчики, гонящиеся за ней, были голые, на Бидермене и двух других были их
костюмы. Лица всех были размалеваны чередующимися белыми и красными полосами,
все размахивали копьями и вопили: “Свинью — бей! Глотку — режь! Выпусти —
кровь! Свинью — прикончь!"
Он проснулся в серости рассвета, весь дрожа, и встал, чтобы
сходить в ванную. А когда вернулся, уже толком не помнил, что ему приснилось.
Он проспал еще два часа и проснулся навстречу аппетитному запаху яичницы с
грудинкой. В его комнату струились косые солнечные лучи, а Тед стряпал завтрак.
***
"Деревня проклятых” оказалась последним и самым лучшим
фильмом детства Бобби Гарфилда. Она была первым и самым лучшим фильмом того,
что пришло после детства: темного периода, когда он часто был скверным и все
время — сбитым с толку, был Бобби Гарфилдом, которого, как ему чудилось, он
по-настоящему не знал. У полицейского, который арестовал его в первый раз,
волосы были белокурые, и, когда полицейский выводил его из “семейного
магазина””, куда Бобби залез (тогда он и его мать жили в пригороде, к северу от
Бостона), Бобби вспомнились эти белокурые ребята в “Деревне проклятых”. Будто
кто-то из них вырос и стал полицейским.
Фильм шел в “Критерионе”, полном воплощении тех волшебных
дворцов, о которых Бобби думал накануне вечером. Лента была черно-белой, но
очень контрастной — не то что расплывчатые фигуры на экране “Зенита” у него
дома, — а изображение было гигантским. И звуки тоже — особенно жутковатая
музыка, которая играла, когда мидуичские ребята по-настоящему пустили в ход
свою силу.
Бобби был заворожен. Еще не прошло и пяти минут, а он уже
понял, что это — настоящее, как настоящим был “Повелитель мух”. Люди выглядели
самыми настоящими, и от этого все придуманное становилось еще страшнее. Он
решил, что Салл-Джон заскучал бы, если не считать конца. Эс-Джею нравилось
смотреть, как гигантские скорпионы крушат Мехико или Родан топчет Токио, но
этим его удовольствие от всех этих “заварушек про зверушек”, как он их называл,
и исчерпывалось. Но Салла тут не было, и в первый раз после его отъезда Бобби
был этому рад.
Они успели на сеанс в час дня, и зал был почти пустым. Тед
(в фетровой шляпе и с темными очками в нагрудном кармане) купил большой пакет с
воздушной кукурузой, коробочку леденцов, коку для Бобби и рутбир (само собой!)
для себя. Теперь он совал Бобби то кукурузу, то леденец, и Бобби брал их, но он
почти не сознавал, что вообще жует, и уж тем более что именно жует.
Фильм начался с того, что все жители английской деревушки
Мидуич вдруг уснули. Человек, который в этот момент ехал на тракторе, погиб, и
еще женщина, которая упала лицом в зажженную газовую горелку. Об этом сообщили
военным, и они отправили разведывательный самолет выяснить, что произошло. Едва
самолет вошел в воздушное пространство Мидуича, как пилот заснул, и самолет
разбился. Солдат, обвязанный веревкой, вошел в деревню шагов на десять —
двенадцать и провалился в беспробудный сон. Когда его потащили назад, он
проснулся, чуть только пересек “границу сна”, нарисованную поперек шоссе.
