— Иди к себе в комнату, — повторил он.
— А с вами все будет хорошо? Вы знаете, о чем я.
— Да. — Тед улыбнулся, поцеловал пальцы и послал Бобби
поцелуй. Бобби поймал его и крепко зажал в кулаке. — Со мной все будет
прекрасно.
Бобби медленно пошел к двери своей спальни, опустив голову,
упершись взглядом в носки своих кроссовок. Он уже почти дошел до нее, как вдруг
подумал; “Я не могу! Я не могу вот так позволить ему уйти”.
Он подбежал к Теду, обнял его и принялся целовать его лицо —
лоб, щеки, губы, тонкие шелковистые веки.
— Тед, я люблю тебя.
Тед сдался и крепко его обнял. Бобби ощущал еле заметный
запах его лосьона для бритья и более крепкий аромат сигарет “Честерфилд”. Эти
запахи еще долго будут жить в его памяти, как и прикосновение широких ладоней
Теда, поглаживающих ему спину, подпирающих его затылок.
— Бобби, я тоже тебя люблю, — сказал он.
— Бога ради! — почти взвизгнула Лиз. Бобби повернулся к ней
и увидел, как Дон Бидермен заталкивает ее в угол. Где-то включенный на всю мощь
проигрыватель изрыгал “Прыжок в час дня” в исполнении оркестра Бенни Гудмена.
Мистер Бидермен заносил ладонь, словно для удара. Мистер Бидермен спрашивал ее,
не хочет ли она еще, и раз ей нравится, так она получит еще, раз ей так
нравится. Бобби почти на вкус ощущал, с каким ужасом она поняла.
— Так ты же не знала. Правда? — сказал он. — То есть не все,
не все о том, чего они хотели. Они думали, ты понимаешь, а ты не понимала.
— Немедленно отправляйся к себе в комнату, не то я звоню в
полицию и прошу, чтобы они прислали патрульную машину, — сказала его мать. — Я
не шучу, Бобби-бой.
— Я знаю, что не шутишь, — сказал Бобби. Он ушел к себе в
комнату и закрыл за собой дверь. Сначала он думал, что с ним все в порядке, а
потом подумал, что его вытошнит или он потеряет сознание. Или и то, и другое
вместе. Он пошел к кровати на подгибающихся дрожащих ногах. Он собирался просто
посидеть на ней, но тут же лег наискосок, будто все мышцы вывалились из его
живота и спины. Он попытался приподнять ноги, но они не шевельнулись, будто
мышцы вывалились из них тоже. Ему вдруг почудилось, как Салл-Джон влезает по
лестнице на вышку бассейна, разбегается и ныряет. Если бы он сейчас был с
Эс-Джеем! Да где угодно, лишь бы не здесь.
***
Когда Бобби проснулся, в его комнате стоял сумрак, а когда
он поглядел на пол, то еле различил тень дерева за окном. Он проспал — или
пролежал без сознания три часа, а может, и четыре. Он был весь мокрый от пота,
а ноги затекли: он так и не вскинул их на кровать.
Теперь он попытался это сделать и чуть не закричал, такая по
ним прошла судорога. Он соскользнул на пол, и его будто иголками закололо по
самый пах. Он сидел, подтянув колени к ушам. Спина ныла, ноги сводили судороги,
в голове клубился туман. Случилось что-то ужасное — но сначала он не мог
вспомнить, что именно. Он сидел, привалившись к кровати, смотрел на Клейтона
Мура в маске Одинокого Рейнджера и понемножку вспоминал. Вывихнутое плечо
Кэрол, его мать, избитая, почти сумасшедшая, в бешенстве трясет у него перед
глазами кольцо с зеленым брелоком. А Тед…
Тед, конечно, уже ушел, и, наверное, это к лучшему, но как
больно думать об этом!
Он поднялся на ноги и два раза обошел комнату. Во второй раз
остановился у окна и посмотрел наружу, обеими руками растирая шею, которая
совсем затекла и была мокрой от пота. Чуть дальше по улице близняшки Сигсби,
Дайна и Дайена, прыгали через скакалки, но других ребят видно не было:
разошлись по домам ужинать, а то и спать. Мимо проскочила машина с включенными
подфарниками. Было даже позднее, чем он сначала подумал: тени ночи спускались с
неба на город.
Он еще раз обошел комнату, разминая ноги, ощущая себя
заключенным в камере. На двери не было замка — как и на двери спальни его мамы,
но все равно он чувствовал себя в тюрьме. Он боялся выйти. Она не позвала его
ужинать, и хотя ему хотелось есть — немножко, но хотелось, — он боялся выйти из
комнаты. Боялся, какой найдет ее.., а то и вовсе не найдет. Что, если она
решила, что с нее хватит Бобби-боя, сына своего отца? Но даже будь она здесь —
и совсем нормальная.., а вообще-то бывает кто-нибудь или что-нибудь нормальным?
У людей за лицами иногда сплошная жуть. Это он теперь знал твердо.
Он подошел к закрытой двери и остановился. На полу лежал
листок бумаги. Он нагнулся и подобрал его. Было все еще достаточно светло, и он
прочел без всякого труда:
Дорогой Бобби!
К тому времени, когда ты прочтешь это, меня уже здесь не
будет.., но я беру тебя с собой в моих мыслях. Пожалуйста, люби свою маму и
помни, что она любит тебя. Днем сегодня она была напугана, избита, и ей было
очень стыдно, а когда мы видим людей в таком состоянии, мы видим их в наихудшем
свете. Я тебе Кое-что оставил в моей комнате. И не забуду своего обещания.
Со всей моей любовью,
Тед.
Открытки, вот что он обещал. Посылать мне открытки.
Бобби стало легче. Он сложил записку, которую Тед подсунул
ему под дверь, перед тем как уйти, и вышел в гостиную.
Она была пуста, но приведена в порядок. Комната выглядела бы
совсем даже хорошо, если не знать, что прежде на стене над теликом висели часы.
Теперь остались только крючки — там, где они висели: торчат и ничего не держат.
Бобби осознал, что слышит, как храпит у себя в спальне его
мать. Храпела она всегда, но это был какой-то тяжелый храп — так в кино храпят
старики или пьяницы. “Это потому, что они повредили ей нос”, — подумал Бобби и
на секунду вспомнил (Как дела, приятель? Как дела-делишки?). о мистере
Бидермене и о том, как два нимрода на заднем сиденье пихали друг друга локтями
и ухмылялись. “Свинью — бей! Глотку — режь!” — подумал Бобби. Он не хотел этого
думать, но подумал.
Он прошел на цыпочках через комнату, бесшумно, будто Джек в
замке людоеда, открыл дверь в вестибюль и вышел. По лестнице весь первый марш
он поднимался на цыпочках (держась возле самых перил — в одной из книжек про Мальчишек
Харди он прочел, что так ступеньки скрипят меньше), а второй марш проскочил
единым духом.
Дверь Теда была открыта, комната за ней выглядела почти
пустой. То немногое, что он повесил на стены — картина с человеком, удящим рыбу
на закате, картина, на которой Мария Магдалина мыла ноги Иисусу, календарь, —
исчезло. Пепельница на столе была пуста, но рядом с ней лежал один из бумажных
пакетов Теда с ручками. Внутри были четыре книги в мягких обложках: “Скотский
хутор”, “Ночь охотника”, “Остров сокровищ” и “О мышах и людях”. На сумке
дрожащим, но легко читаемым почерком Теда было написано: “Начни со Стейнбека.
“Парни вроде нас”, — говорит Джордж, рассказывая Ленни историю, которую Ленни
готов слушать снова и снова. Кто эти парни вроде нас? Кто они были для
Стейнбека? Кто они для тебя? Задай себе этот вопрос”.
