— Даже если ему придется отправиться без меня.
— А! И даже если ты должен будешь вернуться к своей матери?
— Да.
— Быть может, ты теперь лучше понимаешь свою стерву-мать?
— Да, — сказал Бобби в третий раз. Он почти стонал. —
Наверное.
— Хватит, — сказал Тед. — Прекрати. Но голос не прекратил.
Пока еще нет.
— Ты узнал, каково быть трусом, Бобби.., верно?
— Да!!! — закричал он, все еще прижимаясь лицом к рубашке
Теда. — Сопляк, трусливый сопляк, да, да, да! Мне все равно! Только отпустите
меня домой! — Он сделал глубокий судорожный вдох, и воздух вырвался наружу
воплем. — К маме хочу! — Это был отчаянный крик малыша, который вдруг увидел
зверя из воды, зверя из воздуха.
— Хорошо, — сказал низкий человек. — Если ты так ставишь
вопрос, то хорошо. При условии, что твой Тедди подтвердит, что будет работать
добровольно и его не придется приковывать к веслу, как прежде.
— Обещаю. — Тед отпустил Бобби. Но Бобби не шевельнулся,
цепляясь за Теда с панической силой и тычась лицом ему в грудь. Но Тед мягко
его отстранил.
— Пойди в бильярдную, Бобби. Скажи Файлсу, чтобы тебя
отвезли домой. Скажи ему, что тогда мои друзья его не тронут.
— Прости, Тед, я хотел отправиться с тобой. Я решил
отправиться с тобой. Но я не могу. Мне так, так горько.
— Не надо плохо о себе думать. — Но взгляд Теда был угрюмым,
словно он знал, что с этого вечера ни на что иное Бобби способен не будет.
Двое желтоплащников ухватили Теда под руки. Тед оглянулся на
того, который стоял позади Бобби, — на того, который поглаживал шею Бобби
пальцем-прутом.
— Это лишнее, Кэм. Я пойду сам.
— Отпустите его, — сказал Кэм. Низкие люди, державшие Теда,
разжали руки. И тут в последний раз палец Кэма коснулся шеи Бобби. Бобби
придушенно охнул. Он подумал: “Если он еще раз погладит, я свихнусь. И ничего
не смогу с собой поделать. Начну кричать и не смогу остановиться. Даже если у
меня голова лопнет, я буду кричать и кричать!” — Иди туда, маленький мальчик.
Иди, пока я не передумал.
Бобби, спотыкаясь, побрел к “Угловой Лузе”. Дверь была
распахнута, но за ней никто не маячил. Бобби поднялся на единственную ступеньку
и оглянулся. Трое низких людей окружали Теда, но Тед сам шел к сгустку крови —
к “Де Сото”.
— Тед!
Тед оглянулся, улыбнулся, поднял руку, чтобы помахать ему.
Тут тот, которого звали Кэм, прыгнул вперед, схватил его за плечи, повернул и
втолкнул в машину. Когда Кэм захлопывал заднюю дверцу “Де Сото”, Бобби увидел
на какую-то долю секунды неимоверно высокое, неимоверно тощее существо, стоящее
внутри желтого плаща, — тварь с плотью белой, как свежевыпавший снег, и губами
красными, как свежая кровь. Глубоко в глазницах, в зрачках, которые расширялись
и сужались, как у Теда, плясали точки свирепого света и пятнышки тьмы. Красные
губы оттянулись, открыв иголки зубов, которым позавидовала бы самая зубастая
помоечная кошка. Из этих зубов вывалился черный язык и похабно вильнул в знак
прощания. Затем тварь в желтом плаще проскочила вокруг капота лилового “Де
Сото” — колени бешено работали, тощие ноги скрежетали — и нырнула за руль. На
другой стороне улицы мотор “олдса” взревел, будто разбуженный дракон. Но это же
мог быть и дракон. На своем месте поперек тротуара рыкнул мотор “кадиллака”.
Живые фары залили эту часть Наррагансетт-авеню пульсирующим заревом. "Де
Сото” бешено развернулся — один щиток выбил из мостовой шлейф искр, и на миг
Бобби увидел за задним стеклом “Де Сото” лицо Теда. Бобби поднял руку и
помахал. Ему показалось, что Тед помахал ему в ответ, но уверен он не был.
Вновь его голову заполнили звуки, похожие на топот лошадиных копыт. Больше он
никогда Теда не видел.
***
— Вали отсюда, малый, — сказал Лен Файле. Лицо у него было
желтоватым, как сыр, и словно обвисло на черепе, как кожа обвисала на руках его
сестры выше локтя. У него за спиной под аркой вспыхивали и перемигивались
огоньки игорных автоматов, но на них никто не смотрел. Крутые ребята, торчавшие
возле них по вечерам в “Угловой Лузе”, теперь жались за спиной Лена, как
перепуганные детишки. Справа от Лена были бильярдная и игроки, стискивающие кии
в руках, будто дубинки. Старый Джи стоял в стороне рядом с сигаретным
автоматом. Кия в его костлявой старой руке не было — из нее свисал пистолетик.
Бобби он не испугал. После Кэма и его желтоплащных подручных вряд ли что-нибудь
могло его напугать — во всяком случае, сейчас. На какое-то время весь его испуг
был полностью израсходован.
— Привяжи коньки, малыш, и катись, кому говорю!
— Так будет лучше, дружок. — Это сказала Аланна из-за стола.
Бобби посмотрел на нее и подумал: “Будь я постарше, я б тебе кое-что показал. И
еще как!” Она поймала его взгляд — суть его взгляда, — отвела глаза, красная,
испуганная, сбитая с толку. Бобби посмотрел на ее брата:
— Хотите, чтобы эти ребята вернулись?
Обвислое лицо Лена обвисло еще больше.
— Шутишь?
— Тогда ладно, — сказал Бобби. — Сделаете, о чем я попрошу,
и я уйду. И больше вы меня не увидите. — Он сделал паузу. — И их тоже.
— Чего тебе надо, малый? — спросил Старый Джи своим дрожащим
голосом. Бобби знал, что все будет по его: это вспыхивало и гасло в мыслях
Старого Джи, будто большая сверкающая вывеска. Эти мысли были теперь такими же
ясными, как когда-то у Молодого Джи, — холодными, расчетливыми и неприятными,
но после Кэма и его регуляторов они казались совсем безобидными. Безобидными,
как мороженое.
— Чтобы вы отвезли меня домой, — сказал Бобби. — Это
во-первых.
Затем, обращаясь больше к Старому Джи, чем к Лену, он
объяснил, что ему нужно во-вторых.
У Лена был “бьюик” — большой, длинный и новый. Броский, но
не низкий. Просто машина. Они ехали в нем вдвоем под звуки джаза сороковых
годов. За все время поездки до Харвича Лен только раз нарушил молчание:
— Не вздумай переключить на рок-н-ролл. С меня этого дерьма
и на работе хватает.
Они проехали мимо “Эшеровского Ампира”, и Бобби увидел, что
сбоку от кассы стоит вырезанная из картона фигура Брижит Бардо в полный рост.
Он скользнул по ней взглядом без всякого интереса. Он стал слишком взрослым для
Б.Б.
Они свернули с Эшер, “бьюик” покатил вниз по Броуд-стрит,
будто шепот, прикрытый ладонью. Бобби указал на свой дом. Теперь квартира не
была темной: там горели все лампы. Бобби взглянул на часы на приборной доске
“бьюика” и увидел, что почти одиннадцать. Когда “бьюик” затормозил у тротуара,
Лен Файле опять обрел дар речи:
