— Кто они такие, малыш? Кто они, гады эти? Бобби чуть было
не ухмыльнулся. Ему вспомнилось, как в конце почти каждого эпизода “Одинокого
Рейнджера” кто-нибудь да спрашивал: “Кто он? Этот, в маске?"
— Низкие люди, — ответил он Лену. — Низкие люди в желтых
плащах.
— Не хотел бы я сейчас быть на месте твоего приятеля.
— Да, — сказал Бобби. По его телу, как порыв ветра,
пробежала дрожь. — И я тоже. Спасибо, что подвезли.
— На здоровье. Только оставайся, хрен, подальше от моего
заведения. Туда тебе больше хода нет.
"Бьюик” — катер, детройтский прогулочный катер, но не
низкий — отъехал от тротуара. Бобби смотрел, как машина развернулась у ворот
напротив и унеслась вверх по холму мимо дома Кэрол. Когда она скрылась за
углом, Бобби посмотрел на звезды — миллиарды россыпей, выплеснутый мост света.
Звезды, а за ними еще звезды, вращающиеся в черноте.
"Есть Башня, — подумал он. — Она удерживает все
воедино. Есть Лучи, которые каким-то образом ее оберегают. Есть Багряный Владыка
и ломатели, трудящиеся, чтобы уничтожить Лучи.., и не потому, что ломатели
хотят, а потому, что этого хочет он — Багряный Владыка”.
Возвращен ли уже Тед к остальным ломателям? Возвращен и
опять налегает на весло?
"Прости, — подумал он, зашагав к крыльцу. Он вспомнил,
как сидел там с Тедом и читал ему газету. Просто двое парней. — Я хотел
отправиться с тобой и не смог. Не смог”.
Он остановился у нижней ступеньки крыльца, вслушиваясь в лай
Баузера на Колония-стрит. Но было тихо. Баузер уснул. Чистое чудо. Криво
улыбаясь, Бобби начал подниматься на крыльцо. Его мать, наверное, услышала, как
вторая ступенька скрипнула у него под ногой — как всегда, громко, — потому что
она выкрикнула его имя и послышались ее бегущие шаги. Он поднялся на крыльцо, и
тут дверь распахнулась, и она выбежала наружу — все еще в той же одежде, в
которой вернулась из Провиденса. Волосы спутанными прядями падали ей на лицо.
— Бобби! — закричала она. — Бобби, ах, Бобби! Слава Богу!
Слава Богу!
Она обняла его, закрутила, словно бы в танце, ее слезы
намочили одну сторону его лица.
— Я отказалась взять их деньги, — бормотала она. — Они потом
мне позвонили и спросили адрес, чтобы выслать чек, а я сказала: не нужно, это
была ошибка, я была измучена и расстроена, я сказала “нет”, Бобби, я сказала
“нет”, я сказала, что не хочу их денег.
Бобби увидел, что она лжет. Кто-то подсунул конверт с ее
фамилией под дверь вестибюля. Не чек, а триста долларов наличными. Триста
долларов в награду за возвращение лучшего из их ломателей — триста паршивых
камушков. Они жлобы даже еще больше, чем она.
— Я сказала, что не хочу их, ты слышишь? Она теперь несла
его в квартиру. Он весил почти сто фунтов и был тяжеловат для нее, но все равно
она подняла его, продолжая бормотать. Бобби разобрал, что им хотя бы не
придется разбираться с полицией — она туда не позвонила. Почти все время она
просто сидела тут, перебирала в пальцах измятую юбку и бессвязно молилась,
чтобы он вернулся домой. Она же любит его! Эта мысль билась в ее мозгу, будто
запертая в сарае птица. Она же его любит. Это не очень помогало, но все-таки.
Пусть это было ловушкой, но все-таки чуточку помогало.
— Я сказала, что не хочу их, что нам они не нужны, пусть
оставят свои деньги себе. Я сказала… Я им объяснила…
— Хорошо, мам, — сказал он. — Это хорошо. Отпусти меня.
— Где ты был? С тобой ничего не случилось? Хочешь поесть? Он
ответил на ее вопросы в обратном порядке:
— Хочу, ага, но со мной ничего не случилось. Я ездил в
Бриджпорт. Вот за этим.
Он сунул руки в карманы штанов и вытащил остатки
“Велофонда”. Его долларовые бумажки и мелочь были перемешаны со смятыми
десяти-, двадцати— и пятидолларовыми купюрами. Его мать уставилась на деньги,
которые сыпались на столик у дивана, и ее здоровый глаз становился все шире и
шире, так что Бобби испугался, как бы он не вывалился вовсе. Другой глаз
продолжал косить вниз из грозовой тучи сине-черной опухоли. Она походила на
старого пирата, видавшего виды, смакующего зрелище только что выкопанного
сокровища — образ, без которого Бобби вполне мог бы обойтись.., и который
продолжал преследовать его в течение пятнадцати лет, отделивших эту ночь от ее
смерти. Тем не менее что-то новое и не слишком приятное в нем радовалось тому,
как она выглядела в эту минуту — старой, безобразной и смешной, не просто
алчной, но и глупой. “Это моя мама, — думал он голосом Джимми Дюранте. — Это
моя мама. Мы оба его предали, но мне заплатили лучше, чем тебе, мам, а? Ага!
Моя взяла!"
— Бобби, — прошептала она дрожащим голосом. Смахивала она на
пирата, а голос у нее был словно у победительницы шоу Билла Каллена “Верная
цена”. — Ах, Бобби, столько денег! Откуда они?
— Ставка Теда, — сказал Бобби. — Это его выигрыш.
— Но Тед.., он же…
— Ему они теперь не понадобятся.
Лиз вздрогнула, словно какой-то из ее синяков сильно
задергался. Потом она принялась сгребать деньги в кучу, одновременно сортируя
их.
— Я куплю тебе этот велосипед, — сказала она. Ее пальцы
двигались с быстротой опытного тасовальщика трех карт. “Никто ни разу не побил
эту тасовку, — подумал Бобби. — Никто ни единого раза не побил этой тасовки”.
— Прямо с утра. Как только “Вестер авто” откроется, мы…
— Мне велосипед не нужен, — сказал он. — Не за эти деньги.
Не от тебя.
Она замерла, сжав пачки денег, и он увидел, как мгновенно
расцвела ее ярость — что-то багровое и электрическое.
— И спасибо от тебя не дождаться, а? Дура я, что думала…
Черт бы тебя побрал — ну вылитый папаша! — Она снова отвела руку, растопырив
пальцы. Разница была в том, что на этот раз он знал, чего ждать.
— Откуда ты знаешь? — спросил Бобби. — Ты столько про него
врала, что правды уже не помнишь.
Так оно и было. Он заглянул в нее, и Рэндола Гарфилда там не
было — только коробка с его именем на ней.., именем и выцветшим лицом, которое
практически могло принадлежать, кому угодно. В эту коробку она складывала все,
что причиняло ей боль. Она ничего не помнила о том, как ему нравилась песня Джо
Сгэффорда, не помнила (если вообще когда-нибудь знала), что Рэвди Гарфилд был
настоящий миляга, готовый снять для тебя свою последнюю рубашку. Для такого в
ее коробке места не было. Бобби решил, что, наверное, просто жуть — нуждаться в
такой коробке.
— Он пьяных не угощал, — сказал он. — Ты про это знала?
— О чем ты болтаешь?
