— Пойди, Бобби. Сядь, — сказал вожатый.
— Так я же дотянул! — закричал Бобби. — На милю дотянул! —
Он ткнул пальцем в того, кто рекомендовал выгнать его с поля. — Он тебе
заплатил, чтобы мы проиграли? Эта жирная морда, вон там?
— Прекрати, Бобби, — сказал вожатый (каким идиотом он
выглядел в дурацкой шапочке какого-то нимродского студенческого братства!). —
Делаю тебе последнее предупреждение.
Ронни Олмквист отвернулся, словно ему было противно их
слушать. Бобби возненавидел и его.
— Ты подсуживал, и все, — сказал Бобби. Со слезами,
пощипывающими уголки глаз, он сладить сумел, но не с дрожью в голосе.
— Хватит, — сказал вожатый. — Иди сядь и поостынь…
— Мудак ты и жила, вот кто ты!
Женщина, сидевшая вблизи от третьей базы, охнула и
отвернулась.
— Ну, все, — сказал вожатый бесцветным голосом. — Убирайся с
поля. Немедленно.
Бобби прошел полдороги от третьей базы, шаркая кроссовками,
потом обернулся.
— Тебе птичка на нос наорала. А ты, дурак, и не заметил.
Утерся бы!
В голове у него эти слова прозвучали смешно — но по-дурацки,
когда он выговорил их вслух, и никто не засмеялся. Салл сидел верхом на мешке
основной базы, большой, как дом, серьезный, как сердечный приступ, в своих
доспехах ловящего. В одной руке болталась его маска, в десятке мест склеенная
черным скотчем. Он был красный и казался сердитым. А еще он казался мальчишкой,
который уже больше никогда не будет Волком. Эс-Джей побывал в лагере “Винни”,
травил шкоты, засиживался допоздна у лагерного костра, обмениваясь историями о
привидениях. Он будет Львом во веки веков, и Бобби его ненавидел.
— Что на тебя нашло? — спросил Салл, когда Бобби плелся
мимо. На обеих скамьях воцарилась тишина. Все ребята смотрели на него. И все
родители тоже на него смотрели. Смотрели, будто он был мразью. Бобби подумал,
что так, возможно, и есть. Но не по той причине, о какой они думают.
"А ты догадайся, Эс-Джей! Может, ты и побывал в лагере
“Винни”. Зато я был там, внизу. Глубоко-глубоко там, внизу”.
— Бобби?
— Ничего на меня не нашло, — сказал он, не поднимая головы.
— Наплевать. Я переезжаю в Массачусетс. Может, там будет поменьше подкупленных
сволочей.
— Послушай…
— Заткнись, — сказал Бобби, не глядя на него. Он глядел на
свои кроссовки. Глядел на свои кроссовки и продолжал идти.
***
У Лиз Гарфилд не было подруг (“Я простая капустница, а не
светская бабочка”, — иногда говорила она Бобби), однако в первые два года в
агентстве по продаже недвижимости она была в хороших отношениях с женщиной,
которую звали Майра Колхаун (по-лизски они с Майрой были два сапога пара, шли в
ногу, были настроены на одну волну и так далее и тому подобное). В те дни Майра
была секретаршей Дона Бидермена, а Лиз была общей секретаршей для всех агентов,
записывала адреса их новых клиентов, варила им кофе, печатала их письма. В 1955
году Майра внезапно ушла из агентства без внятного объяснения, и Лиз получила
повышение, став секретаршей мистера Бидермена в начале 1956 года.
Лиз и Майра не теряли друг друга из виду — обменивались открытками,
а иногда и письмами. Майра (которая была тем, что Лиз называла девствующей
дамой) переехала в Массачусетс и открыла собственную маленькую фирму по продаже
недвижимости. В конце июля 1960 года Лиз написала ей, спрашивая, нельзя ли ей
стать партнером — для начала, конечно, младшим — в “Колхауновской помощи с
недвижимостью”. Она бы могла вложить кое-какой капитал; небольшой, конечно, но,
с другой стороны, три тысячи пятьсот долларов — это все-таки не плевок в океан.
Может, мисс Колхаун побывала в тех же вальцах, что и его
мама, а может, и нет. Главным было, что она ответила “да” — даже прислала ей
букет, и Лиз в первый раз за последние недели почувствовала себя счастливой.
Возможно, по-настоящему счастливой в первый раз за годы и годы. Но важным было
то, что они должны были переехать из Харвича в Дэнверс в Массачусетсе. Переедут
они в августе, чтобы у Лиз было много времени устроить своего Бобби-боя, своего
притихшего и часто угрюмого Бобби-боя, в новую школу.
А для Бобби-боя Лиз Гарфилд было важным довести до конца
одно дело, прежде чем они уедут из Харвича.
***
Он был еще слишком мал и возрастом, и ростом, чтобы в
открытую сделать то, что нужно было сделать. Действовать надо будет осторожно и
по-подлому. Что по-подлому, Бобби не смущало: его больше не тянуло брать пример
с Оди Мэрфи или Рэндольфа Скотта, совершавших подвиги на дневных киносеансах, а
кроме того, кое-кто заслужил, чтобы на него напали из засады: пусть сам
почувствует, каково это. Для засады он выбрал деревья, в которые Кэрол увела его
в тот день, когда он разнюнился и устроил рев, — самое подходящее место, чтобы
дождаться, когда Гарри Дулин, старый мистер Робин Гуд, проедет на верном коне
по поляне лесной.
Гарри подрабатывал в “Любой бакалее”. Бобби давно знал об
этом — видел его там, когда ходил с мамой за покупками. А еще Бобби видел, как
Гарри возвращался домой, кончая работать в три часа. Обычно Гарри шел с
каким-нибудь приятелем, а то и приятелями. Чаще всего с Ричи О'Мира. Уилли
Ширмен словно бы исчез из жизни старика Робин Гуда — вот как Салл почти исчез
из жизни Бобби. Но один или не один, Гарри Дулин всегда шел домой через
Коммонвелф-парк.
Бобби завел привычку забредать туда во второй половине дня.
Теперь, когда пришла настоящая жара, в бейсбол играли только утром, и к трем
часам поля А, Б и В совсем пустели. Рано или поздно Гарри пройдет тут мимо
безлюдных полей без Ричи или кого-нибудь еще из его веселых молодцов. А пока
Бобби каждый день между тремя и четырьмя часами прятался среди деревьев, там,
где выплакался, положив голову на колени Кэрол. Иногда он читал. Книжка про
Джорджа и Ленни заставила его заплакать. “Парни вроде нас, которые работают на
ранчо, это самые одинокие парни в мире”. Вот как это виделось Джорджу. “Парням
вроде нас ничего впереди не светит”. Ленни-то думал, что у них будет ферма и
они будут разводить кроликов, но Бобби еще задолго до конца понял, что для
Джорджа и Ленни не будет ни ферм, ни кроликов. Почему? А потому, что людям надо
на кого-то охотиться. Находят какого-нибудь Ральфа, или Хрюшу, или глупого
могучего Ленни и превращаются в низких людей. Надевают свои желтые плащи,
заостряют палку с обоих концов и идут охотиться.
"Но парни вроде нас иногда берут свое, — думал Бобби,
ожидая дня, когда Гарри будет один. — Иногда мы берем свое”.
Этим днем оказалось шестое августа. Гарри неторопливо шел
через парк к углу Броуд-стрит и Коммонвелф-стрит все еще в красном фартуке
“Любой бакалеи” — ну и дерьмовый нимрод! — и распевал “Мак Нож” голосом, от
которого все гайки расплавились бы. Стараясь не зашуршать ветками тесно стоящих
деревьев, Бобби зашел ему за спину, бесшумно ступая по дорожке, и бейсбольную
биту занес только, когда приблизился на верное расстояние. А занося ее,
вспомнил, как Тед сказал: “Трое мальчишек против одной маленькой девочки.
Значит, они думали, что ты львица”. Но, конечно, Кэрол львицей не была, как и
он — львом. Львом был Салл, и Салла тогда здесь не было, нет его здесь и
сейчас. А сзади к Гарри Дулину подкрадывается даже не волк. Он просто гиена,
так что? Разве Гарри Дулин заслуживает чего-нибудь лучше?
