— Нат, нет! — сказал Скип как-то вечером. — Умоляю, нет!
Эпидемия “червей” еще не началась, но до нее оставались считанные дни.
— Умоляю, нет — что? — спросил Нат, не поднимая головы от
того, чем он занимался за письменным столом. Казалось, все часы бодрствования
он проводил либо в аудиториях, либо за этим столом. Иногда я ловил его на том,
что он ковырял в носу и украдкой соскребал добычу (после тщательного и
исчерпывающего исследования) о нижний край среднего ящика. Это был его
единственный порок.., не считая, естественно, его жутких музыкальных
предпочтений.
Перед тем Скип обследовал пластинки Ната, что с полной
непринужденностью проделывал во всех комнатах, куда заходил. И вид у него был,
словно у врача, изучающего рентгеновский снимок.., снимок дозревшей (и почти
наверное злокачественной) опухоли. Он стоял между кроватью Ната и моей в
школьной куртке с надписью и бейсбольной кепочке декспровской средней школы. В
университете не было другого такого, на мой взгляд, безупречно американского
красавца, как Капитан Кирк, да и после встречались они мне очень редко. Скип
словно бы понятия не имел о своей красоте, но, конечно, не мог совсем уж ничего
не знать о ней — ведь иначе его не укладывали бы в разные постели так часто.
Правда, то было время, когда почти любой мог рассчитывать на чью-то постель, но
даже по тогдашним меркам Скип был нарасхват. Впрочем, осенью шестьдесят шестого
года это еще не началось, осенью шестьдесят шестого сердце Скипа, как и мое,
было отдано сердечкам “червей”.
— Гнусь, дружочек, — сказал Скип с легкой укоризной. —
Извини, но они воняют.
Я сидел за своим столом, курил “пелл-меллку” и искал талон
на питание — я постоянно терял хреновы талоны.
— Что воняет? С какой стати ты роешься в моих пластинках? —
Перед Натом лежал открытый учебник ботаники, и он срисовывал лист на
миллиметровку. Голубую шапочку первокурсника он сдвинул на затылок. Насколько
мне известно, на нашем первом курсе Нат Хоппенстенд был единственный, кто
натягивал на голову эту тряпку до того, как злополучная футбольная команда Мэна
наконец не заработала очко… Произошло это примерно за неделю до Дня
Благодарения.
Скип продолжал разглядывать пластинки.
— Тут и вставший член Сатаны увянет. Безусловно.
— Терпеть не могу, когда ты выражаешься! — воскликнул Наг,
но из упрямства головы не поднял. Скип прекрасно знал, что Нат терпеть не мог,
когда он выражался, отчего и не скупился на выражения. — Да о чем ты вообще
говоришь?
— Сожалею, что моя, лексика тебя оскорбляет, но назад своего
замечания не беру. Потому что это гнусь, дружочек. Она мне глаза режет. Глаза,
блядь, режет.
— Что? — Ват наконец раздраженно оторвал глаза от своего
листика, который был начерчен с точностью карты в дорожном атласе. — ЧТО?
— Вот это.
На конверте пластинки, которую держал Скип, девушка с
задорным личиком и задорными грудками, торчащими из-под миди-блузки, вроде бы
танцевала на палубе торпедного катера. Одна рука была приподнята ладонью наружу
в задорном взмахе. На голове задорно сидела задорная матросская шапочка.
— На спор, ты единственный студент во всей Америке, который
привез с собой в колледж “Диана Рени поет военно-морские блюзы”, — сказал Скип.
— Нехорошо, Нат. Ее место на чердаке вместе с хреновыми брючками, в которых ты
уж, конечно, щеголял на всех школьных вечеринках и церковных мероприятиях.
Если под хреновыми брючками подразумевались беспоясные
немнущиеся дудочки с дурацкой, ничего не держащей пряжечкой сзади, Нат, думаю,
привез с собой почти все, какие у него имелись… И был облачен в такие в эту
самую минуту. Но я промолчал. Поднял рамку с фотографией моей собственной
девушки, обнаружил за ней обеденный талон, схватил его и засунул в карман моих
ливайсов.
— Это хорошая пластинка, — сказал Нат с достоинством. — Это
очень хорошая пластинка… Настоящий свинг.
— Пх! Свинг? — спросил Скип, бросая ее на кровать Ната (он
принципиально не ставил пластинки Ната назад на полку, зная, как это доводит
Ната). — “Сказал жених мой: “Так держать”, и он пошел служить на фло-о-о-от”?
Если это отвечает твоему определению “хорошее”, напомни мне, хрен, чтобы я не
вздумал пройти у тебя хренов курс лечения.
— Я буду дантистом, а не терапевтом, — сказал Нат,
отчеканивая каждое слово. Жилы у него на шее все больше напрягались. Насколько
я знаю, в Чемберлен-Холле, а может, и во всем студгородке, Скип Кирк был
единственным, кому удавалось проколоть толстую кожу моего соседа, истого янки.
— Дантист, к твоему сведению, Скип, это термин латинского происхождения от
слова “денс” — зуб.
— Так напомни мне, чтобы я, блин, не вздумал пломбировать у
тебя мои хреновые дупла.
— Ну почему ты все время повторяешь это?
— Что именно? — спросил Скип, хотя прекрасно сам знал, но
ему требовалось, чтобы Нат произнес “это”. В конце концов Нат произносил, и его
лицо становилось кирпично-красным. Скип бывал заворожен. Скипа в Нате
завораживало все. Как-то капитан сказал мне, что Нат, конечно, инопланетянин,
которого к нам излучили с планеты Пай-Мальчик.
— Хрен, — сказал Нат, и тут же его щеки порозовели. Еще
несколько секунд — и он уподобился диккенсовскому персонажу, какому-нибудь
благовоспитанному юноше из очерков Боза. — Вот что.
— Дурные примеры. Я с ужасом думаю о твоем будущем, Нат.
Что, если, хрен, Пол Анка вернется?
— Ты же никогда даже не слышал этой пластинки, — сказал Нат,
схватывая “Диану Рени” с кровати и водворяя ее на место между Митчем Миллером и
“Стелла Стивене Влюблена!”.
— На хрена, — сказал Скип. — Пошли, Пит. Жрать охота. Я взял
мою геологию — в следующий четверг предстояла контрольная. Скип выхватил у меня
учебник и швырнул обратно на стол, опрокинув фото моей девушки, которая
отказывалась трахаться, но, если была в настроении, руками давала медленное,
мучительное наслаждение. Никто не работает руками лучше девушек-католичек. На
протяжении моей жизни я переменил много мнений, но не это.
— Зачем ты? — спросил я.
— За хреновым столом не читают, — сказал он. — Даже когда
ешь здешние помои. В каком сарае ты родился?
— Правду сказать, Скип, я родился в семье, где все читают за
столом. Я понимаю, тебе трудно поверить, будто хоть что-то можно делать иначе,
чем делаешь ты. Но можно.
Он вдруг стал очень серьезным. Взял меня за локоть,
посмотрел мне в глаза и сказал:
— Ну, хотя бы не занимайся, пока ешь, хорошо?
— Хорошо. — Но мысленно я оставил за собой право заниматься,
если, блин, захочу или если возникнет такая необходимость.
