Глава 5
Завтрак в субботу входил в число моих дежурств на посудном
конвейере в Холиуоке. Хорошее дежурство, потому что по субботам в столовой
утром бывало затишье. Кэрол Гербер, занимавшаяся столовыми приборами, стояла у
начала конвейера. Я стоял следующим, хватал тарелки, когда поднос проезжал
мимо, ополаскивал и ставил на тележку у меня за спиной Если подносы двигались
один за другим, как обычно бывало по субботним и воскресным вечерам, я просто
составлял их вместе с объедками, а ополаскивал потом в минуты передышки. С
другого бока от меня стоял мальчик — или девочка, — составляя стаканы и чашки в
особые посудомоечные решетки. В смысле работы Холиоук был неплохим местом.
Время от времени остряки вроде Ронни Мейлфанта присылали несъеденную колбаску
или сосиску, напялив на ее конец резинку; а то овсянка возвращалась с тщательно
выложенным на ней из обрывков бумажной салфетки “Трахнемся!”. Однажды на
супницу с застывшим соусом к мясному рулету был прилеплен призыв: “СПАСИТЕ,
МЕНЯ ДЕРЖАТ ПЛЕННИКОМ В КОРОВЬЕМ КОЛЛЕДЖЕ”, и вы не представляете, как способны
насвинячить некоторые ребята — тарелки, залитые кетчупом, стаканы из-под
молока, набитые картофельным пюре, расквашенные овощи — но все-таки это была
совсем неплохая работа, особенно в субботние утра.
Один раз я посмотрел мимо Кэрол Гербер (которая выглядела на
редкость красивой для такого раннего часа) и увидел Стоука Джонса. Он сидел
спиной к посудному окошку, но нельзя было не узнать костыли, прислоненные к
столу рядом с ним, или странного рисунка на спине его куртки. Скип был прав;
настоящий воробьиный следок (прошел почти год, когда я в первый раз услышал,
как какой-то тип в телевизионной программе назвал его “отпечатком лапы Великой
Американской Курицы”).
— Ты не знаешь, что это? — спросил я у Кэрол.
— Нет. Наверное, какая-то личная шутка.
— Ну да! Стоук не шутит, никогда.
— А ты, оказывается, поэт! Вот не знала.
— Брось, Кэрол! Ты меня доконаешь!
Когда наша смена кончилась, я проводил ее до Франклина
(твердя себе, что с моей стороны просто невежливо не проводить Кэрол до
общежития и я ни с какой стороны не изменяю Эннмари Сьюси в Гейтс-Фоллсе), а
потом побрел к Чемберлену, прикидывая, кому может быть известно, что означает
этот воробьиный следок. Только теперь, задним числом, я вдруг сообразил, что мне
и в голову не пришло спросить у самого Джонса. А тогда, направляясь к своей
двери, я увидел нечто, полностью изменившее ход моих мыслей. После того как я
ушел в шесть тридцать в надежде встать рядом с Кэрол у конвейера, кто-то успел
обмазать дверь Дэвида Душборна кремом для бритья — вдоль косяков, ручку, а
особенно густая полоса была проведена по полу. В ней отпечаталась босая ступня,
и я улыбнулся. Душка открывает дверь, облаченный только в полотенце, по дороге
в душ и вжжжжжы! Три ха-ха.
Все еще ухмыляясь, я вошел в 302-ю. Нат писал за своим
столом. Его изогнутая рука старательно загородила блокнот, из чего я сделал
вывод, что пишет он письмо Синди за этот день.
— Кто-то вымазал дверь Душки кремом для бритья, — сказал я,
направляясь к моим полкам и хватая учебник геологии в намерении отправиться с
ним в гостиную третьего этажа и немножко подготовиться к контрольной во
вторник. Нат попытался напустить на себя серьезный, неодобряющий вид, но не
сумел и тоже ухмыльнулся. В те дни он все время стремился к праведной
добродетельности и все время чуть-чуть не дотягивал. Думаю, с годами он в этом
поднаторел, как ни жаль.
— Слышал бы ты, как он завопил, — сказал Нат и фыркнул, но
тут же прижал кулачок ко рту, подавляя дальнейшее недостойное хихиканье. — А уж
ругался! Просто перекрыл рекорд Скипа.
— Ну, рекорд Скипа в матюганье так просто не перекрыть. Нат
смотрел на меня, и между его бровями возникла озабоченная складка.
— А это не ты? Я же знаю, ты встал рано…
— Если бы мне вздумалось украсить дверь Душки, я употребил
бы туалетную бумагу, — сказал я. — Мой крем для бритья весь расходуется на мое
лицо. Я ведь неимущий студент, как и ты. Не забывай.
Складка разгладилась, и Нат вновь уподобился мальчику в
церковном хоре. Только теперь я осознал, что на нем нет ничего, кроме трусов и
дурацкой голубой шапочки.
— Это хорошо, — сказал он. — А то Дэвид орал, что найдет,
кто это сделал, и позаботится, чтобы он получил дисциплинарное взыскание.
— ДИВЗ за крем на его хреновой двери? Сомневаюсь, Нат.
— Чушь собачья, но по-моему, он серьезно, — сказал Нат. —
Иногда Дэвид Душборн напоминает мне тот фильм про сумасшедшего капитана. Ну, с
Хамфри Богартом. Помнишь его?
— Угу. “Мятеж на Кейне”.
— Ага. И Дэвид.., ну, скажем, по его выходит, что у старосты
этажа другого дела нет, кроме как добиваться ДИВЗов.
В университетском кодексе правил поведения исключение было
крайней мерой, приберегаемой для проступков вроде воровства, затевания драки и
владения или употребления наркотиков. Дисциплинарное взыскание было следующей
мерой, карой за проступки вроде присутствия девушки в твоей комнате (но если
она оказывалась там после наступления комендантского часа в женском общежитии,
нависало исключение, как ни трудно этому поверить теперь), наличия там
алкогольных напитков, использования шпаргалок на экзамене или списывания.
Помимо первого, любой из вышеуказанных проступков тоже теоретически мог
привести к исключению, а если дело касалось шпаргалок (особенно если их
обнаруживали на переводных или выпускных экзаменах), довольно часто приводило,
но чаще ограничивалось дисциплинарным взысканием, которое могло быть снято
только после окончания семестра. Мне не хотелось верить, что староста общежития
попытается добиться ДИВЗа у декана Гарретсена за несколько безобидных мазков
бритвенного крема.., но ведь это был Душка, самодовольная скотина, который все
еще неукоснительно проводил еженедельную проверку комнат и таскал с собой
табуреточку, чтобы добираться до верхних полок в стенных шкафах, как будто
считал это частью своих обязанностей. Возможно, такую идею он заимствовал у РОТС
<Система добровольной военной подготовки с присвоением звания офицера запаса
для школьников и студентов.>, которую он обожал столь же пылко, как Нат —
Синди и Ринти. Кроме того, он ставил ребятам минусы — это правило все еще
действовало в университете, хотя на практике применялось почти только в
программе РОТС — за плохую уборку комнаты. Такое-то количество минусов — и вы
автоматически получали ДИВЗ. В теории вы могли вылететь из университета,
лишиться отсрочки от призыва и кончить игрой в прятки с пулями во Вьетнаме
потому лишь, что забыли вынести мусор и подмести под кроватью.
Дэвид Душборн сам стал студентом по займу, и его обязанности
старосты — тоже в теории — ничем не отличались от моей работы в посудомойной.
Однако Душка эту теорию отвергал. Душка считал себя На Голову Выше Всех, одним
из избранных, гордым, доблестным. Его семья жила на Восточном побережье,
понимаете? В Фалмуге, где в 1966 году еще действовали пятьдесят с лишним
голубых законов пуританских времен. Что-то произошло с его семьей, что Лишило
Их Подобающего Статуса, словно в старинной мелодраме, но Душка все еще одевался
как выпускник фалмутовской Самой Престижной Школы — на лекции являлся в
блейзере, по воскресеньям надевал костюм. Трудно было бы найти более полную
противоположность Ронни Мейлфанту с его трущобной манерой выражаться, его
предубеждениями и с его блестящим умением жонглировать цифрами. Когда они шли
по коридору, было прямо-таки видно, как Душка пугливо сторонится Ронни, чьи
рыжие волосы падали на лицо, которое словно старалось убежать само от себя —
донельзя выпуклый лоб и почти отсутствующий подбородок. А между ними
располагались глаза Ронни, всегда с засохшими выделениями в уголках, и нос с
постоянной каплей на кончике.., не говоря уж о губах, до того красных, что они
казались намазанными чем-то дешевым и ярко-вульгарным, купленным со скидкой по
случаю распродажи.
