Душке Ронни не нравился, но Ронни не был единственным
объектом его неодобрения. Душке вроде бы не нравился никто из ребят, которых
ему полагалось опекать как старосте. Нам он тоже не нравился, а Ронни его
просто ненавидел. Неприязнь Скипа Кирка была пронизана презрением. Он
участвовал в РОТС с Душкой (то есть до ноября, когда Скип решил не продолжать
курса) и говорил, что Душка ни на что не годится, кроме как целовать жопу.
Скип, который чуть было не попал в бейсбольную команду штата, когда окончил
школу, имел особый зуб на старосту нашего этажа. “Душка, — говорил Скип, — не
выкладывается”. Самый страшный грех в глазах Скипа. Ты обязан выкладываться.
Даже если задаешь свиньям помои, все равно, бля, выкладывайся.
Я не любил Душку, как все. Я готов мириться со многими
человеческими недостатками, но самодовольных скотов не терплю. И все-таки я
испытывал к нему долю сочувствия. Он был лишен чувства юмора, а это, на мой
взгляд, калечит не менее того, что искалечило ноги Стоука Джонса. По-моему,
Душка и самому себе не очень нравился.
— О ДИВЗе вопроса не встанет, если он не найдет виноватого,
— сказал я Нату. — А если даже и найдет, не думаю, чтобы декан Гарретсен согласился
наложить его за бритвенный крем на двери старосты.
Однако Душка умел быть убедительным. Пусть он Утратил
Статус, но тем не менее сохранял нечто, свидетельствовавшее, что он все еще
принадлежит к верхнему слою. Естественно, для нас всех это служило лишней
причиной не терпеть его. Скип прозвал его “Трусца”, потому что во время
тренировок по программе РОТС он не бежал по дорожке во всю силу, а больше
трусил.
— Ну, раз это не ты… — сказал Нат, и я чуть было не
расхохотался. Нат Хоппенстенд сидит в одних трусах и шапочке, грудь у него
совсем детская — узкая, безволосая, в веснушках. Нат проникновенно глядит на
меня поверх грудной клетки из выпирающих хрупких ребер. Нат в роли ОТЦА.
Понизив голос, он сказал:
— По-твоему, это Скип?
— Нет. Если уж гадать, кто на этом этаже мог решить, будто
покрасить дверь старосты кремом для бритья такая уж отличная шутка, я бы
сказал…
— Ронни Мейлфант.
— В яблочко! — Я нацелил в Ната палец пистолетом и
подмигнул.
— Я видел, как ты шел к Франклину с этой блондинкой, —
сказал он. — С Кэрол. Очень хорошенькая.
— Просто для компании, — сказал я.
Нат, в трусах и шапочке, ухмыльнулся, словно показывая, что
его не проведешь. Возможно, он был прав. Да, она мне нравилась, хотя я почти
ничего о ней не знал — только что она из Коннектикута. Из этого штата
работающие студенты были редкостью. Я пошел по коридору в гостиную с геологией
под мышкой. Там сидел Ронни в шапочке, зашпиленной спереди кверху так, что она
смахивала на шляпу газетного репортера. С ним сидели еще двое ребят с нашего
этажа — Хью Бреннен и Эшли Райе. По виду всех троих нельзя было бы заключить,
что они проводят это субботнее утро так уж увлекательно, но едва Ронни увидел
меня, глаза у него загорелись.
— Пит Рили! — сказал он. — Ты-то мне и нужен! В “черви”
играть умеешь?
— Да. Но, к счастью для меня, я умею и заниматься. — И я
взмахнул учебником, уже полагая, что мне придется спуститься в гостиную второго
этажа.., то есть если я правда намерен заниматься. Поскольку Ронни не умел молчать.
Видимо, был просто не способен молчать. Ронни Мейлфант был подлинный
язык-пулемет.
— Ну, послушай, одну партийку до сотни, — заныл он. — По
пять центов очко, а то эта парочка играет в “черви”, будто предки трахаются.
Хью с Эшли тупо ухмыльнулись, будто им был сделан лестный
комплимент. Оскорбления Ронни были настолько грубыми и прямолинейными,
настолько налитыми злостью, что почти все ребята принимали их за шутки, а то и
за завуалированные похвалы. И так, и эдак они ошибались. Каждое ядовитое слово,
когда-либо произнесенное Ронни, означало именно то, что означало.
— Ронни, у меня во вторник контрольная, а я так и не
разобрался с геосинклиналью.
— Забей ты на геосинклиналь, — сказал Ронни, и Хью с Эшли
захихикали. — У тебя же останется весь сегодняшний день и завтрашний и
понедельник на эту твою геоблин-синаль.
— В понедельник занятия, а завтра мы со Скипом собираемся в
город. В методистской церкви открытая спевка, и мы…
— Прекрати, умолкни, пожалей мои бедные яйца и ничего не
говори мне про эту говноспевку. Слушай, Пит…
— Ронни, мне правда…
— Эй вы, полудурки, сидите тут смирненько, хрен! — Ронни
одарил Хью с Эшли злобным взглядом. Ни тот ни другой не возразили ему.
Вероятно, им было по восемнадцать, как нам всем, но любой, кто учился в
университете, подтвердит, что каждый сентябрь туда поступают совсем юные
восемнадцатилетние ребята, и особенно из сельских штатов. Вот таким Ронни
кружил головы. Они питали к нему благоговейный страх. Он забирал у них в долг талоны
на питание, хлестал полотенцем в душевой, обвинял в том, что они поддерживают
цели преподобного Мартина Черной Образины Кинга (который, сообщал вам Ронни, на
митинги протеста приезжает в “ягуаре”), занимал у них деньги и на любую просьбу
одолжить спичку отвечал: “Моя жопа, твоя рожа, обезьяний хвост”. Несмотря на
все это, они любили Ронни.., нет, любили его за все это. Они любили его потому,
что он такой.., такой настоящий студент.
Ронни ухватил меня за шею и хотел затащить в коридор
поговорить. Я, не питавший к нему ни благоговения, ни страха и совсем не
наслаждаясь звериным запахом его подмышек, ухватил его за пальцы, отогнул их и
сдернул с себя его руку.
— Без рук, Ронни.
— Ох-ох-ох! Да ладно, ладно! Просто зайдем сюда на минутку,
лады? И отпусти руку, больно. И ведь этой рукой я дрючусь.
Я выпустил его руку, прикидывая, мыл ли он ее с того раза,
когда в последний раз дрючился, но позволил ему увести себя в коридор. Тут он
ухватил меня за локти и доверительно заговорил, широко открыв глаза в засохших
комочках.
— Эти мудаки играть не умеют, — сказал он убедительным
шепотом. — Два недоноска, Питти, только они эту игру любят. Любят, хрен, эту
игру, сечешь? Я ее не люблю, но в отличие от них играть умею. И потом, я на
мели. А вечером в Хоке идет парочка фильмов Богарта. Если я сумею их нагреть на
пару баксов..
— Фильмы Богарта? Случаем, не “Мятеж на Кейне”?
— Во-во! “Мятеж на Кейне” и “Мальтийский сокол”. Боги в
самом хреновом своем расцвете. Ты бы посмотрел на себя, лапочка. Если я нагрею
этих недоносков на два бакса, то смогу пойти. Нагрею на четыре — прихвачу
какую-нибудь чувиху из Франклина, и, может, потом она немножко отсосет.
Вот вам весь Ронни, дерьмовый романтик. Я вдруг увидел его
Сэмом Спейдом в “Мальтийском соколе”, как он ставит Мэри Эшли на четвереньки.
От одной этой мысли у меня заложило нос.
