Он пошел с пятерки бубен. Хью положил двойку, а Эшли, тупо
ухмыляясь и явно не понимая, что он, собственно, делает, сбросил карту другой
масти.
Мертвая тишина вокруг.
И тогда с улыбкой я довершил взятку — взятку Ронни! —
положив поверх трех их карт мою даму пик. Вокруг стола прошелестел вздох, а
когда я поднял глаза, то увидел, что полдюжины зрителей превратилась в полную
дюжину. К косяку двери прислонялся Дэвид Душборн, скрестив руки на груди,
сверля нас мрачным взглядом. Позади него в коридоре стоял еще кто-то. Стоял
кто-то, опираясь на костыли.
Думаю, Душка уже сверился со своей залистанной книжицей
правил — “Правила поведения в общежитии Университета штата Мэн”, издание
1966-1967 года — и с разочарованием не обнаружил в ней никаких запрещений
карточных игр, даже на деньги. Но, поверьте мне, его разочарование было ничто в
сравнении с разочарованием Ронни.
Есть проигравшие, которые умеют проигрывать, есть кислые
проигравшие, угрюмые проигравшие, злящиеся проигравшие, плачущие проигравшие..,
а кроме того, есть сверхдерьмовые проигравшие. Ронни принадлежал к
сверхдерьмовому типу. Щеки у него заалели, а вокруг прыщей стали почти
лиловыми. Рот превратился в узкую полоску, и я увидел, как задвигалась его
нижняя челюсть — он начал жевать губы.
— О черт! — сказал Скип. — Поглядите, кто сидит в дерьме!
— Почему ты пошел так? — взорвался Ронни, не замечая Скипа,
не видя в комнате никого, кроме меня. — Почему ты пошел так, говнюк?
Я был ошеломлен этим вопросом и — должен признаться —
возликовал от его ярости.
— Ну, — сказал я, — по утверждению Винсента Ломбарди,
выигрыш — это еще не главное, главное — просто выигрыш. Плати, Ронни.
— Ты педик, — сказал он. — Хренов гомик. Кто сдавал?
— Эшли, — сказал я. — А если хочешь назвать меня шулером,
говори прямо и громко. И тогда я обойду вокруг стола, схвачу тебя, пока ты не
сбежал, и выбью из тебя все сопли.
— Сопли на моем этаже никто ни из кого выбивать не будет! —
резко заявил Душка из двери, но никто на него не оглянулся. Все смотрели на
меня и Ронни.
— Я тебя шулером не обзывал, я просто спросил, кто сдавал, —
сказал Ронни, и я почти увидел, какого физического усилия ему стоило взять себя
в руки, проглотить пилюлю, которую я ему преподнес, и улыбнуться так, как он
улыбнулся. Однако в его глазах стояли слезы ярости (эти глаза, большие,
зеленые, были единственным, что подкупало в наружности Ронни), а под ушными
мочками ходили желваки. Словно по сторонам его лица бились два сердца. — Говна
печеного: ты отстал от меня на десять очков, итого пятьдесят центов. На хрена.
Я не был звездой школы, как Скип Кирк — во внеучебное время
только дискуссионный клуб да беговая дорожка, — и я еще ни разу в жизни никому
не угрожал выбить все сопли, однако Ронни словно бы вполне подходил для начала,
и. Бог свидетель, я бы так и поступил. Думаю, все остальные тоже это поняли. В
комнате бушевал юношеский адреналин, мы чувствовали его запах, почти ощущали
его вкус. Какая-то моя часть — заметная часть — ждала, чтобы Ронни дал еще
повод. Другая часть жаждала дать ему по яйцам.
На столе появились деньги. Душка сделал шаг вперед, хмурясь
еще мрачнее, но не сказал ничего.., во всяком случае, про деньги. Однако он
спросил, есть ли тут тот, кто вымазал его дверь бритвенным кремом или же те,
кто знают, кем она была вымазана. Мы все оглянулись на него и увидели, что
Стоук Джонс встал в дверях, когда Душка вошел внутрь. Стоук висел на костылях,
наблюдая за нами знающими глазами.
Наступила секунда тишины, а затем Скип сказал:
— А ты уверен, Дэвид, что не вымазал ее сам, разгуливая во
сне?
Взрыв смеха, и настал черед Душки покраснеть. Краснота
возникла у него на шее, всползла вверх по щекам и лбу к корням его короткой
стрижки — гомосексуальные прически на манер битлов были не для Душки, большое
вам спасибо.
— Предупредите, чтобы это больше не повторялось, — сказал
Душка, тоже бессознательно подражая Богарту. — Я не позволю смеяться над моим
авторитетом.
— А иди ты… — пробормотал Ронни. Он собрал карты и тоскливо
их тасовал.
Душка сделал три широких шага дальше в комнату, ухватил
Ронни за плечи его гарвардской рубашки и потянул вверх. Ронни вскочил сам,
чтобы рубашка не разорвалась. Хороших рубашек у него было мало. Как и у нас
всех.
— Что ты мне сказал, Мейлфант?
Ронни посмотрел но сторонам и, полагаю, увидел то, что видел
почти всю свою жизнь: ни помощи, ни сочувствия ни от кого. Как обычно, он был
совсем один. И он понятия не имел почему.
— Ничего я не говорил. Брось свою хреновую паранойю,
Душборн.
— Извинись!
Ронни попытался вывернуться из его рук.
— Да я ж ничего не говорил, чего же мне извиняться?
— Все равно извинись. И я хочу услышать искреннее сожаление.
— Да бросьте, — сказал Стоук Джонс. — Все вы. Видели бы вы
себя со стороны. Глупость в энной степени.
Душка удивленно посмотрел на него. Мы все, по-моему,
удивились. Возможно, Стоук сам себе удивился.
— Дэвид, ты просто зол, что кто-то вымазал твою дверь
кремом, — сказал Скип.
— Ты прав. Я зол. И жду твоих извинений, Мейлфант.
— Остынь, — сказал Скип. — Ронни просто разнервничался,
потому что продул почти выигрышную партию. Он не мазал кремом твою хренову
дверь.
Я взглянул на Ронни, интересуясь, как он воспримет столь
редкий случай: кто-то вступился за него! — и перехватил предательское движение
его зеленых глаз — они почти метнулись в сторону. И я уже практически не
сомневался, что дверь Душки все-таки вымазал именно Ронни. Да и был ли более
подходящий кандидат среди всех, кого я знал?
Заметь Душка это виноватое движение глаз, он, конечно,
пришел бы к такому же выводу. Но он смотрел на Скипа. Скип невозмутимо смотрел
на него, и, выждав несколько секунд, чтобы выдать это за собственное решение
(хотя бы для себя, если не для нас), Душка отпустил рубашку Ронни. Ронни
встряхнулся, разгладил складки на плечах и начал рыться в карманах, ища мелочь,
чтобы заплатить мне.
— Я сожалею, — сказал Ронни. — Кто бы ни въелся тебе в
печенку, я сожалею. Сожалею как черт, сожалею как дерьмо, до того сожалею, что
жопа ноет. Довольно с тебя?
Душка отступил на шаг. Я сумел уловить адреналин и
подозреваю, что Душка не менее ясно ощутил волны неприязни, катившиеся в его
направлении. Даже Эшли Райе — вылитый толстячок-медвежонок из детских мультиков
— смотрел на Душку пустым недружелюбным взглядом. Это был случай, который поэт
Гарри Снайдер мог бы назвать плохой бейсбольной кармой. Душка был старостой —
первое замечание. Он пытался управлять нашим этажом, будто это была часть его
возлюбленной программы РОТС, — второе замечание. И он был
говнюком-второкурсником в эпоху, когда второкурсники еще верили, что измываться
над первокурсниками это их святой долг, — третье замечание. Душка, покинь поле!
