У Эшли Раиса на лице высыпали гноящиеся прыщи. Марк
Сент-Пьер начал ходить во сне, после того как за один катастрофический вечер
проиграл почти двадцать баксов, а Брад Уизерспун подрался с парнем с первого
этажа. Парень отпустил безобидную шуточку — позднее Брад сам признал, что она
была совсем безобидной, — но Брад, который только что получил Стерву в трех
партиях из четырех и жаждал промочить пересохшее горло кока-колой из автомата
на первом этаже, был отнюдь не в безобидном настроении. Он обернулся, уронил
невскрытый стаканчик с кокой в урну для окурков, оказавшуюся под рукой, и
заработал кулаками. Разбил парню очки, расшатал ему зуб. Вот так Брад
Уизерспун, обычно не более опасный, чем мимеограф в библиотеке, стал первым из
нас, получившим дисциплинарное взыскание.
Я подумывал о том, чтобы позвонить Эннмари и сказать ей, что
я познакомился с одной девушкой и провожу с ней вечера, но это казалось такой
трудной задачей, такой психологической нагрузкой вдобавок ко всему прочему! Я
предпочел возложить надежду на то, что от нее придет письмо, в котором она
сообщит мне, что нам пора начать встречаться с кем-нибудь еще. А вместо этого
она написала, как ей меня не хватает и что она готовит мне на Рождество
“особенный подарок”. Вероятнее всего, свитер с северным оленем. Свитера с
северными оленями были специальностью Эннмари (как и медленные поглаживания).
Она вложила свою фотографию в короткой юбке. Но, глядя на фотографию, я
почувствовал себя не возбужденным, а усталым, виноватым и принуждаемым к
чему-то. Кэрол тоже меня как будто принуждала. Мне хотелось пощупать ее и
только, а не менять всю мою хренову жизнь. Да и ее жизнь, если на то пошло. Но
она мне нравилась, правда нравилась. И очень. И эта ее улыбка, и остроумие.
“Все лучше и лучше, — сказала она, — мы обмениваемся информацией как
одержимые”.
Примерно через неделю я вернулся из Холиуока, где работал с
ней на конвейере в обеденную смену, и увидел, что по коридору третьего этажа
медленно идет Фрэнк Стюарт, вяло держа в руках чемодан. Фрэнк был с запада
Мэна, из одного из тех городков, которые практически состоят сплошь из
деревьев, и его произношение выдавало в нем потомственного янки. В “черви” он
играл так-сяк, обычно оставаясь вторым или еле-еле третьим, когда кто-нибудь
еще набирал сто очков, но он был очень симпатичным парнем. Всегда улыбался — во
всяком случае, до этого дня, когда я встретил его, бредущего к лестнице с
чемоданом.
— Меняешь комнату, Фрэнк? — спросил я, хотя, по-моему, уже
сам понял все. Его лицо — такое серьезное, бледное, унылое.
Он покачал головой.
— Еду домой. Получил письмо от матери. Она пишет, что на
большом озерном курорте, совсем близко от нас, нужен сторож. Я ответил: само
собой. Я ж здесь только время зря трачу.
— Да нет же! — сказал я в некотором ошеломлении. — Черт,
Фрэнки, ты же получаешь университетское образование.
— В том-то и дело, что нет. — В коридоре стоял сумрак,
наполненный тенями. Снаружи лил дождь. Но все равно я, по-моему, разглядел
краску, залившую щеки Фрэнка. По-моему, его душил стыд. По-моему, потому он и
решил уехать в будний день, когда общежития пустели. — Я только в карты играл,
и все. Да и то плохо. И я отстал по всем предметам.
— Подумаешь! Совсем ведь ненамного. И сейчас же только
двадцать пятое октября. Фрэнк кивнул:
— Знаю. Только я не умею соображать быстро, как некоторые. И
в школе было то же. Мне надо хорошенько упереться ногами и вгрызаться,
вгрызаться, будто дрелью, в лед. А я этого не делал, а если не просверлить
лунку во льду, окуня не поймаешь. Я уезжаю, Пит. Сам, пока меня не исключат в
январе.
И он побрел дальше, спустился по первому из трех маршей,
держа чемодан перед собой. Его белая майка смутно покачивалась в сумраке, а
когда он прошел под окном, по которому струилась дождевая вода, ежик его волос
замерцал золотом.
Когда он спустился на площадку второго этажа и его шаги
обрели эхо, я кинулся к лестнице и посмотрел в пролет.
— Фрэнки! Э-эй, Фрэнки!
Шаги замерли. Среди теней я различил его круглое лицо,
повернутое ко мне, и смутный абрис чемодана.
— Фрэнк, а призыв? Если ты бросишь университет, тебя же
призовут!
Долгая пауза, словно он обдумывал ответ. Но так и не
ответил. То есть голосом. Он ответил ногами. Вновь зазвучали его шаги,
отдаваясь эхом. Больше я никогда Фрэнка не видел.
Помню, как я стоял у лестничного пролета, перепуганный, и
думал: “Это может произойти и со мной.., или уже происходит”. А потом отогнал
непрошеную мысль.
Фрэнк и его чемодан были предостережением, решил я, и я его
учту. Возьму себя в руки. До сих пор я плыл по течению, и пришла пора включать
двигатель. Но по коридору пронесся ликующий крик Ронни — он охотится на Стерву,
он выгонит блядь из кустов, и я решил, что лучше начать с вечера. Вечером будет
достаточно времени, чтобы разогреть сказочный двигатель. А днем я сыграю
прощальную партию в “черви”. Или две. Или сорок.
Глава 15
Прошли годы, прежде чем я выделил ключевую часть моего
разговора с Фрэнком Стюартом. Я сказал ему, что он не мог отстать намного за
такой короткий срок, а он ответил, что не умеет быстро соображать, вот в чем
причина. Мы оба ошибались. Вполне возможно катастрофически отстать за очень
короткий срок, и не только зубрилам, но и таким сообразительным любителям
нахрапа, как я, и Скип, и Марк Сент-Пьер. Подсознательно мы цеплялись за уверенность,
что можем побездельничать, а затем наверстать все спуртом, как вошло у
большинства из нас в привычку в школах наших сонных городков. Но, как указал
Душка Душборн, это была не школа.
Я уже сказал вам, что из тридцати двух студентов, которые
начали занятия на нашем этаже Чемберлена (тридцать три, если присчитать
Душку.., но он оказался недоступен чарам “червей”), к началу весеннего семестра
осталось только пятнадцать. Из этого вовсе не следует, что восемнадцать ушедших
все были дураками, вовсе нет. Собственно говоря, самыми умными на третьем этаже
Чемберлена осенью 1966 года были, вероятно, те, кто перевелся оттуда до того,
как исключение стало реальностью. Стив Огг и Джек Фрейд, занимавшие комнату
сразу за моей с Натом, перебрались в Чэдбурн в первую неделю ноября, сославшись
в их общем заявлении на “отвлечения”. Когда секретарь отдела, заведовавшего
общежитиями, спросил, что это были за отвлечения, они ответили; обычные —
веселье всю ночь напролет, ловушки с зубной пастой в туалете, натянутые отношения
с парой соседей. Потом, будто припомнив, оба добавили, что, пожалуй, слишком
долго засиживались за картами в гостиной. Они слышали, что обстановка в Чэде
поспокойней, его ведь считают одним из двух-трех “общежитии умников”.
Вопрос секретаря они предвидели, ответ был отрепетирован
тщательнее любого устного доклада на занятиях риторикой. Ни Стив, ни Джек не
хотели, чтобы почти бесконечная игра в “черви” была прекращена. Ведь это
навлекло бы на них всякие неприятности со стороны тех, кто верит, что нечего
совать нос в чужие дела. Они хотели, хрен, только одного: выбраться из
Чемберлена, пока еще оставалось время спасти свои стипендии,
