Когда протестующие начали кричать на строительных рабочих, а
строительные рабочие начали швырять в протестующих огрызки фруктов из своих
обеденных бидончиков, вмешалась полиция. Указывая на отсутствие разрешения
(легавые в Дерри, видимо, никогда не слышали о праве американцев собираться в
мирных целях), они окружили ребят и доставили их в участок на Уичем-стрит. Там
их сразу отпустили. “Мы просто хотели оградить их от неприятной ситуации, —
процитировал репортер слова одного полицейского. — Если они вернутся туда, так,
значит, они даже дурее, чем кажутся”.
Фото, в сущности, мало отличалось от снятого у Восточного
корпуса во время демонстрации против “Коулмен кемикалс”. И на этом снимке
полицейские уводили студентов, а строительные рабочие (год спустя им будет
разрешено прикреплять к каскам миниатюрные американские флажки) ухмылялись,
издевательски жестикулировали и грозили кулаками. Один полицейский был
запечатлен в тот момент, когда он готовился ухватить Кэрол за плечо; стоящий
позади нее Нат, видимо, не привлек их внимания. Двое полицейских уводили Стоука
Джонса — он был спиной к камере, но в костылях ошибиться было нельзя, А если
для опознания требовалось еще что-то, то вполне было достаточно нарисованного
от руки следка воробья на спине его шинели.
— Поглядите-ка на этого мудака безмозглого! — прокукарекал
Ронни (Ронни, заваливший два из четырех последних зачетов, конечно, имел право
обзывать других безмозглыми мудаками). — Будто не мог найти занятия
поинтересней.
Скип пропустил его слова мимо ушей. Как и я. На нас
фанфаронство Ронни перестало производить впечатление, на какую бы тему он ни
распространялся. Нас заворожила Кэрол.., и Нат Хоппенстенд позади нее,
глядящий, как полицейские уводят дем??нстрантов. Нат, такой же аккуратный, как
всегда, в гарвардской рубашке, в джинсах с отворотами и острыми складками. Нат,
стоящий совсем близко от ухмыляющихся, грозящих кулаками строительных рабочих,
но абсолютно ими игнорируемый. Игнорируемый и полицейскими. Ни те ни другие не
знали, что мой сосед по комнате недавно стал поклонником крамольного мистера
Фила Окса.
Я ускользнул к телефонной будке и позвонил на второй этаж
Франклин-Холла. Кто-то в их гостиной снял трубку, а когда я попросил Кэрол,
девушка сказала, что Кэрол там нет — она пошла в библиотеку заниматься с Либби
Секстон.
— Это ведь Пит?
— Угу, — сказал я.
— Тебе записка. Она прилепила ее к стеклу. — (Обычай в
общежитиях того времени.) — Пишет, что позвонит тебе попозже.
— Ладно. Спасибо.
Скип перед телефонной будкой нетерпеливо махал мне. И мы
пошли по коридору повидать Нага, хотя и знали, что потеряем места за карточными
столами. Однако на этот раз любопытство возобладало над манией.
Когда мы показали Нату газету и начали расспрашивать про
вчерашнюю демонстрацию, выражение его лица почти не изменилось, но все равно я
почувствовал, что ему не по себе, а может быть, и очень скверно. Но почему? Все
ведь как-никак кончилось хорошо: никто не был арестован, а в газете ни единой
фамилии.
Я уже решил, что слишком вольно истолковал его обычную
невозмутимость, но тут Скип спросил:
— Чего ты нос повесил?
В голосе у него прозвучало грубоватое сочувствие. Нижняя
губа Ната задрожала, потом Нат се закусил, протянул руку над аккуратной
поверхностью своего стола (поверхность моего уже скрывали двенадцать слоев
всякого хлама) и вытащил бумажный носовой платок из коробки рядом с
проигрывателем. Он долго и старательно сморкался. А когда кончил сморкаться, то
уже снова полностью собой овладел, но я видел печальную растерянность у него в
глазах. Какую-то мою часть — подлую часть — это обрадовало. Приятно было убедиться,
что не обязательно помешаться на “червях”, чтобы столкнуться с трудностями.
Человеческая натура прячет в себе много дерьма.
— Я поехал туда со Стоуком, Гарри Суидорски и другими
ребятами, — сказал Нат.
— А Кэрол была с тобой? Нат покачал головой.
— Она, по-моему, была в компании Джорджа Гилмена. Мы туда
поехали на пяти машинах. (Я впервые услышал про Джорджа Гилмена, но это не
помешало мне послать в него стрелу злобной ревности.) Гарри и Стоук — члены
комитета сопротивления. И Гилмен тоже. Во всяком случае, мы…
— Комитет сопротивления? — спросил Скип. — Это еще что
такое?
— Клуб, — сказал Нат и вздохнул. — Они считают, что не
просто клуб, особенно Гарри и Джордж, они очень горячие головы. Но это все-таки
просто клуб вроде “Маски Мэна” или клуба здоровья, Нат сказал, что сам он
поехал, поскольку был вторник, а днем во вторник у него занятий нет. Никто не
отдавал распоряжений, никто не предлагал подписаться под клятвой верности, не
раздавал даже листов для сбора подписей. Никто не настаивал на демонстрации, и
полностью отсутствовал тот дух, воплощенный в ношении военных беретов, который
позже проник в движение против войны. Кэрол и ребята ее компании, если верить
Нату, смеялись и хлопали друг друга плакатами, когда выезжали с автостоянки у
гимнастического зала. (Смеялась. Смеялась с Джорджем Гилменом. Я метнул еще
одну ядовитую стрелу ревности.) Когда они приехали к федеральному управлению,
одни стали маршировать по кругу пред отделом службы, а другие не стали, Нат был
среди тех, кто просто стоял. Когда он сказал нам это, его обычно невозмутимое
лицо вновь на миг сморщилось в еще одном кратком приступе чего-то, что у менее
уравновешенного юноши могло бы оказаться подлинным отчаянием, — Я собирался
участвовать в демонстрации вместе с ними, — сказал он. — Всю дорогу только об
этом и думал. До того здорово было! Мы вшестером еле втиснулись в “сааб” Гарри
Суидорски. Так здорово! Хантер Макфейл.., вы его знаете?
Мы со Скипом мотнули головами. По-моему, мы оба были
ошарашены, узнав, что владелец “Познакомьтесь с Трини Лопес” и “Диана Рени поет
военно-морские блюзы” все это время вел вторую тайную жизнь, включающую связи с
людьми, привлекающими внимание и полиции, и газетных репортеров.
— Он вместе с Джорджем Гилменом организовал комитет. Ну так
Хантер держал костыли Стоука за окном, потому что нам не удалось втиснуть их
внутрь, и мы пели “Больше я не марширую” и говорили, что, может, нам и правда
удастся помешать войне, если нас будет много и мы сплотимся… То есть обо всем
таком говорили мы все, кроме Стоука. Он всегда больше молчит.
Вот так, подумал я. Даже с ними он больше молчит.., кроме,
предположительно, тех случаев, когда считает нужным выступить с маленькой
проповедью об убедительности. Только Нат думал не о Стоуке, Нат думал о Нате.
Угрюмо размышлял над необъяснимым отказом его ног отнести его сердце туда, куда
оно явно стремилось.
— Всю дорогу я думал; “буду маршировать с ними, буду
маршировать с ними, потому что это правое дело”.., то есть я думаю, что оно
правое.., а если кто-то на меня замахнется, я не окажу сопротивления, ну, как
ребята, бастующие в столовой. И они победили — может, и мы победим. — Он
посмотрел на нас. — То есть я хочу сказать, что у меня никаких сомнений не
было. Понимаете?
