— Угу, — сказал Скип. — Я понимаю.
— Но когда мы приехали туда, я не смог. Я помогал
вытаскивать плакаты “ПРЕКРАТИТЕ ВОЙНУ!”, и “США, ВОН ИЗ ВЬЕТНАМА ТЕПЕРЬ ЖЕ!”, и
“ВЕРНИТЕ РЕБЯТ ДОМОЙ!”… Кэрол и я помогли Стоуку взять плакат так, чтобы он
сумел с ним маршировать на костылях.., но сам взять плакат я не смог, Я стоял
на тротуаре с Биллом Шэдоуиком, Керри Морином и девушкой.., ее зовут Лорди
Макгиннис.., она моя напарница в ботанической лаборатории… — Он взял газетный
лист у Скипа и начал его рассматривать, будто хотел еще раз убедиться, что, да,
это было на самом деле; хозяин Ринти и жених Синди действительно отправился на
антивоенную демонстрацию. Он вздохнул, разжал руку, и газетный лист спланировал
на пол. Все это было так не похоже на Ната, что у меня в висках закололо.
— Я думал, я буду маршировать с ними. А то зачем бы я вообще
поехал? Всю дорогу от Ороно у меня никаких сомнений не было, понимаете?
Он поглядел на меня, будто умоляя. Я кивнул, словно понимал.
— А там я стоял. Не понимаю почему.
Скип сел рядом с ним на кровать. Я нашел пластинку Фила Окса
и поставил ее на проигрыватель. Нат поглядел на Скипа, потом отвел взгляд. Руки
Ната были такими же маленькими и аккуратными, как он весь. Но только не ногти.
Ногти были обгрызены чуть не до мяса.
— Ладно, — сказал он, будто Скип что-то сказал. — Я знаю
почему. Я боялся, что их арестуют и меня арестуют с ними. Что в газете будет
снимок, как меня арестовывают, и мои родители его увидят, — Наступила долгая
пауза. Бедняга Нат пытался досказать. Я держал иглу звукоснимателя над бороздкой,
выжидая, договорит ли он. Наконец он договорил. — Что моя мама увидит.
— Все нормально, Нат, — сказал Скип.
— Не думаю, — ответил Нат дрожащим голосом. — Нет, правда. —
Он отводил глаза от Скипа и просто сидел на кровати, глядя на обгрызенные ногти.
Шапочка первокурсника на голове, белая кожа янки над пижамными штанами,
выпуклые цыплячьи ребра. — Я не люблю спорить о войне. Не как Гарри.., и Лорди…
Ну, а Джордж Гилмен.., он с утра до вечера готов о ней говорить, и почти все
остальные в комитете тоже. Но тут я больше похож на Стоука, чем на них.
— На Стоука никто не похож, — сказал я, вспомнив тот-день,
когда нагнал его на Этапе Беннета. “Может, тебе стоит напрягаться поменьше?” —
спросил я. “Может, тебе стоит меня съесть?” — ответил мистер Убедительность.
Нат все еще изучал свои ногти.
— Я-то думаю вот что: Джонсон посылает американских ребят
туда умирать ни за что ни про что. Это не империализм или колониализм, как
считает Гарри Суидорски, это вообще никакой не “изм”. Просто у Джонсона в
голове мешанина из Дэви Крокетта, и Дэниэла Буна, и “Нью-йоркских янки”, вот и
все. Но раз я так думаю, мне следовало бы сказать это вслух. Попробовать
положить этому конец. Вот чему меня учили в церкви, в школе, даже в чертовых
бойскаутах Америки. Тебе положено вставать на защиту. Если ты видишь, что
происходит какая-то подлость, например большой парень лупит малыша, тебе
положено встать на защиту, попробовать хотя бы остановить его. Но я испугался,
что мама увидит на снимке, как меня арестуют, и заплачет.
Нат поднял голову, и мы увидели, что он сам плачет. Чуть-чуть.
Влажные веки и ресницы, а больше ничего. Но для него-то и это было чересчур.
— Одно я узнал, — сказал он. — Что означает рисунок на
куртке Стоука Джонса.
— Так что? — спросил Скип.
— Комбинация из двух буквенных сигналов, используемых в английском
военном флоте. Вот смотрите. — Нат встал, сдвинул вместе голые пятки, вытянул
левую руку прямо к потолку, а правую нацелил в пол, образовав прямую линию. —
Это N. — Потом он развел руки на сорок пять градусов по отношению к торсу. Я
словно увидел, как наложенные друг на друга эти две фигуры превращаются в ту,
которую Стоук начертил чернилами на спине своей старой шинели. — А это D.
— N — D, — сказал Скип. — И?
— Буквы означают nuclear disarmament <Ядерное разоружение
(англ.).>. Этот символ придумал Бертран Рассел в пятидесятых. Он нарисовал
его на обложке своей тетради и назвал символом мира.
— Ловко! — сказал Скип.
Нат улыбнулся и утер глаза пальцами.
— Вот и я так подумал, — согласился он. — Очень даже. Я
опустил звукосниматель на пластинку, и мы стали слушать Фила Окса. Торчали от
него, как говорили мы, атлантидцы.
Глава 20
Гостиная в середине третьего этажа Чемберлена стала моим
Юпитером — жуткой планетой с чудовищной силой притяжения. И все-таки в тот
вечер я сумел ее преодолеть, снова проскользнул в телефонную будку и опять
позвонил во Франклин. На этот раз Кэрол оказалась там.
— Со мной все нормально, — сказала она с легким смешком. —
Просто чудесно. Один полицейский даже назвал меня малюточкой. 0-ох, Пит, такая
заботливость!
"А этот тип, Гилмен, он как о тебе позаботился?” —
хотелось мне спросить, но даже в восемнадцать лет я понимал, что ничего
хорошего из этого не вышло бы.
— Почему ты не позвонила мне? — сказал я, — Может, я бы
поехал с тобой. Могли бы поехать на моей машине.
Кэрол захихикала. Мелодичный звук, но загадочный.
— Что?
— Я представила себе, как мы едем на антивоенную
демонстрацию в машине с призывом голосовать за Голдуотера на бампере. Да,
пожалуй, это было бы потешно.
— Кроме того, — сказала она, — по-моему, у тебя и так
хватает дел.
— О чем это ты? — Будто я не знал! Сквозь стекло телефонной
будки и стеклянную дверь гостиной я видел, как большинство обитателей моего
этажа режутся в карты среди клубов сигаретного дыма. И даже здесь, за закрытой
дверью, я слышал пронзительное кудахтанье Ронни Мейлфанта. Мы охотимся на
Стерву, ребята, мы спегспем 1а блядь noire, и мы выгоним ее из кустов!
— О занятиях или о “червях”. Надеюсь, что о занятиях. Одна
девочка с моего этажа встречается с Ленни Дориа — вернее, встречалась, пока у
него хватало на это времени. Она называет ее адской игрой. Я уже совсем тебя
запилила?
— Нет, — сказал я, не зная, пилит она меня или нет.
Возможно, мне требовалось, чтобы меня пилили. — Кэрол, с тобой все в порядке?
Наступила долгая пауза.
— Угу, — сказала она наконец. — В полном порядке.
— А строительные рабочие…
— Практически одна ругань, — сказала она. — Не беспокойся.
Нет, правда.
Но по ее тону мне показалось, что это не совсем правда.
Очень не совсем. И еще Джордж Гилмен, чтобы беспокоиться. Я беспокоился из-за
него и по-другому, чем из-за Салла, ее мальчика дома.
