— Ты в комитете, про который мне говорил Нат? — спросил я
се. — В комитете сопротивления, так, что ли?
— Нет, — сказала она. — Во всяком случае, пока. Джордж
предложил мне присоединиться. Мы с ним в семинаре по точным наукам. Джордж
Гилмен. Ты его знаешь?
— Слышал о нем, — сказал я, судорожно сжимая трубку, —
казалось, я не мог разжать пальцы.
— Про демонстрацию мне сказал он. Я поехала с ним и с
другими ребятами. Я… — Она умолкла, а потом спросила с искренним любопытством:
— Ты что — ревнуешь к нему?
— Ну, — сказал я осторожно, — он ведь провел с тобой целый
день, так что, наверное, я ему завидую.
— Не надо. Он умен, и даже очень, но кроме того —
убийственная стрижка и большие-пребольшие бегающие глаза. Он бреется, но такое
впечатление, что никогда не добривается. Приманка не он, поверь мне.
— А что?
— Мы не могли бы увидеться? Я хочу тебе кое-что показать.
Много времени это не займет, но если я смогу просто объяснить… — На последнем
слове ее голос задрожал, и я понял, что она вот-вот расплачется.
— Что случилось?
— Ты имеешь в виду — сверх того, что мой отец, наверное, не
пустит меня к себе на порог, после того как увидит “Ньюс”? К субботе он, уж
конечно, сменит замки. То есть если уже не сменил.
Я вспомнил, как Нат признался, что боялся, что мать увидит
снимок его ареста. Мамочкин паинька и будущий стоматолог задержан в Дерри за
демонстрацию перед федеральным управлением без разрешения. Какой позор, о какой
позор! А папочка Кэрол? Ну, не совсем то, но почти. Папочка Кэрол как-никак
сказал однажды “так держать”, и вот пошел служить на фло-о-о-о-от”.
— Он может и не прочесть заметку, — сказал я. — А если и да,
так в ней фамилии не названы.
— Фото-гра-фия, — терпеливо сказала Кэрол, словно извиняя
тупице его тупость. — Разве ты не видел ее?
Я начал было говорить, что лицо у нее повернуто от камеры и
к тому же в тени, но тут же вспомнил ее школьную куртку с “ХАРВИЧСКАЯ ГОРОДСКАЯ
ШКОЛА” поперек спины. Да к тому же он ведь ее отец, черт дери. Он ее и в
полупрофиль узнает.
— Так ведь он может фотографии не увидеть, — неловко сказал
я. — Дамарискотта ведь далеко, и “Ньюс” там могут не читать.
— И собираешься прожить свою жизнь вот так, Пит? — В голосе
ее все еще было терпение, но явно на исходе. — Натворить что-то, а потом
надеяться, что никто не узнает?
— Нет, — сказал я. Мог ли я озлиться на нее за эти слова,
если Эннмари Сьюси все еще понятия не имела, что на свете существует такая вот
Кэрол Гербер? Нет, конечно. Мы с Кэрол в браке не состояли, и вообще.., но о
браке же и речи не было. — Нет, не собираюсь. Но, Кэрол.., ты же не обязана
совать чертову газету ему под нос, верно?
Она засмеялась. Не так весело, как когда упомянула про мой
бампер, но я решил, что даже грустный смех лучше, чем никакой.
— Этого не понадобится. Он узнает сам. Он такой. Но я должна
была, Пит. И, наверное, я присоединюсь к комитету сопротивления, хотя у Джорджа
Гилмена всегда такой вид, будто он малыш, которого застукали, когда он совал в
рот то, что выковырял из носа, а хуже дыхания Гарри Суидорски во всем мире не
найти. Потому что.., дело в том.., видишь ли… — Мне в ухо ударил ее бессильный
вздох. — Слушай, ты знаешь, куда мы ходим курить?
— В Холиоуке? У мусоросборников, а как же?
— Встретимся там, — сказала Кэрол. — Через пятнадцать минут.
Сможешь?
— Да.
— Мне еще много надо выучить, так что долго я остаться не
смогу, но я.., я просто…
— Я приду.
Я повесил трубку и вышел из будки. Эшли Райе стоял в дверях
гостиной, курил и переминался с ноги на ногу. Я сделал вывод, что у него
перерыв между партиями. Лицо у него было слишком бледным, черная щетина на
щеках смахивала на чернильные штрихи, а рубашка выглядела не просто грязной, но
несменяемой. У него был тот ошалелый вид, который позже я начал ассоциировать с
безнадежными кокаинистами. Собственно, “черви” и были своего рода наркотиком.
Причем не из тех, которые обеспечивают бездумную беззаботность.
— Что скажешь, Пит? — спросил он. — Сыграем пару партий?
— Может, попозже, — сказал я и пошел по коридору. Стуча
костылями, Стоук Джонс в старом облезлом халате возвращался из ванной. Его
длинные растрепанные волосы были мокрыми. Я прикинул, сколько времени он
находился под душем, там ведь не было ни перил, ни ручек, чтобы держаться,
какие стали позднее обязательной принадлежностью в ванных общего пользования.
Однако, судя по его лицу, он вряд ли захотел бы обсуждать эту тему. Да и любую
другую тоже.
— Как дела, Стоук? — спросил я.
Он прошел мимо, не отозвавшись, прошел, опустив голову. По
волосам, облепившим его щеки, ползли капли, под мышкой он сжимал мыло и
полотенце, еле слышно бормоча:
"фви-Рви, рви-Рви”. Он даже не взглянул на меня.
Говорите о Стоуке Джонсе что хотите, но подпортить вам день он умел как никто.
Глава 21
Когда я подошел к Холиоуку, Кэрол уже была там. Она принесла
от мусоросборников пару ящиков из-под молока и с сигаретой во рту сидела на
одном, скрестив ноги. Я сел на другой, обнял ее и поцеловал. Она на секунду
прижалась головой к моему плечу, ничего не говоря. Не похоже на нее, но все
равно очень приятно. Я продолжал обнимать ее и смотрел на звезды. Вечер был
теплым для поздней осени, и много народу — в основном парочки — вышло погулять,
соблазнившись такой погодой. До меня доносилось бормотание их голосов. У нас
над головой в обеденном зале радио играло “Держись, Слупи”. Кто-нибудь из
уборщиков, решил я.
Наконец Кэрол подняла голову и чуточку отодвинулась от меня,
давая понять, что я могу убрать руку. Вот это было более на нее похоже.
— Спасибо, — сказала она. — Мне было очень нужно, чтобы меня
обняли.
— Всегда рад.
— Я немножко боюсь встречи с отцом. Не так чтобы очень, но
боюсь.
— Все будет хорошо.
Сказал я так не потому, что верил в это — откуда мне было
знать? — но говорят ведь именно такие слова, верно? Именно такие.
— С Гарри, Джорджем и остальными я поехала не из-за отца.
Это вовсе не великий фрейдистский бунт, вовсе нет.
Она бросила сигарету, и мы смотрели, как посыпались искры,
когда окурок ударился о кирпичи Променада Беннета. Потом Кэрол взяла сумочку с
колен, нашла бумажник, открыла его и пролистала снимки, вставленные в
целлулоидные окошечки. Потом вытащила один и протянула мне. Я наклонился, чтобы
разглядеть его в свете, падавшем из окон столовой, где уборщики, возможно,
натирали полы.
