— Прямо-таки защита от бед, — сказал я, надеясь, что
прозвучало это спокойно и задумчиво. На самом деле я возликовал. Ну, а как же?
И если бедненький нежно-сердечный Джон Салливан вляпался в сюжет песни в стиле
кантри-вестерн в исполнении Мерль Хаггард, так четыреста миллионов красных
китайцев насрать на это хотели, а я так вдвойне.
Мы уже почтя дошли до моего “универсала”. Еще одного
драндулета среди таких же, но по доброте моего брата он принадлежал мне.
— У него есть кое-что поважнее нового любовного увлечения, —
сказала Кэрол. — Когда в июне он окончит школу, то пойдет в армию. Уже
поговорил с вербовщиком и все устроил. Ждет не дождется отправиться во Вьетнам
и приступить к спасению мира для демократии, — Ты с ним поспорила из-за войны?
— Да нет. Что толку? И что я могла бы ему сказать? Что для
меня тут дело в Бобби Гарфилде? И что все словеса Гарри Суидорски, и Джорджа
Гилмена, и Хантера Макфейла только дымовая завеса и игра зеркал в сравнении с
тем, как Бобби нес меня вверх по Броуд-стрит? Салл подумал бы, что я сбрендила.
Либо сказал бы, что я чересчур умна. Салл жалеет чересчур умных. Говорит, что
умничанье — это болезнь. И, может быть, он прав. Я ведь его вроде бы люблю,
знаешь ли. Он очень милый. И еще он один из тех ребят, которые нуждаются в
ком-то, кто их опекал бы.
"Надеюсь, он найдет какую-нибудь другую опекуншу, —
подумал я. — Лишь бы не тебя”.
Она взыскательно осмотрела мою машину.
— Ну, ладно. Она безобразна и настоятельнейшим образом
нуждается в том, чтобы ее вымыли, но при всем при том это средство
передвижения. Вопрос: что мы делаем здесь в то время, когда мне следовало бы
читать рассказ Флэннери О'Коннор?
Я достал перочинный нож и открыл его.
— У тебя в сумочке есть пилка для ногтей?
— По правде сказать, имеется. Мы будем драться? Номер Второй
и Номер Шестой выясняют отношения на автомобильной стоянке?
— Не остри. Просто достань ее и следуй за мной. К тому
времени, когда мы обошли “универсал”, она уже смеялась, и не грустным смехом,
но заливчатым, который я впервые услышал, когда на конвейере прибыл похабный
человек-сосиска Скипа. Она наконец поняла, зачем мы пришли сюда.
Кэрол принялась соскабливать наклейку на бампере с одного
конца, я с другого, пока мы не встретились на середине. И мы смотрели, как
ветер кружит обрывки на асфальте. Аu revoir <Прощай (фр.).> АuН2О-4 —
USA. Прощай, Барри. И мы хохотали, просто не могли остановиться.
Глава 22
Пару дней спустя мой друг Скип, который приехал в
университет с политической сознательностью моллюска, повесил на своей половине
комнаты, которую делил с Брадом Уизерспуном, плакат, изображавший сияющего
улыбкой бизнесмена в костюме-тройке. Одну руку бизнесмен протягивал для
рукопожатия. Другую — прятал за спиной, но она сжимала что-то такое, из чего
капала кровь в лужицу между его ботинками. “ВОЙНА ДОХОДНОЕ ДЕЛО, — гласила
надпись. — ВЛОЖИТЕ СВОЕГО СЫНА!"
Душка пришел в ужас.
— Так ты что — против войны во Вьетнаме? — спросил он,
увидев плакат. Думаю, воинственно выставленный вперед подбородок нашего
любимого старосты маскировал шок и растерянность. Как-никак Скип в школе был
первоклассным бейсболистом. И считалось, что он будет играть за университет. Его
уже обхаживали “Дельта-тау-дельта” и “Фи-гамма”, самые наши престижные
спортивные общества. Скип был не какой-то болезненный калека вроде Стоука
Джонса (Душка Душборн тоже завел манеру называть Стоука Рви-Рви) или пучеглазый
псих вроде Джорджа Гилмена.
— Так ведь этот плакат просто показывает, что много людей
наживаются на этой мясорубке, — сказал Скип. — “Макдональд — Дуглас”, “Боинг”,
“Дженерал электрик”, ”Доу кемикалс”, “Пепси-бля-кола”. И еще всякие.
Глаза-буравчики Душки дали понять (или попытались), что он
размышлял над этими вопросами куда глубже, чем Скип Кирк вообще способен.
— Разреши спросить тебя вот о чем: ты думаешь, что мы должны
остаться в стороне и позволить дядюшке Хо прибрать там все к рукам?
— Я пока не знаю, что именно я думаю, — ответил Скип. — Пока
еще. Я вообще заинтересовался этим только недели две назад. И все еще играю в
салочки.
Разговор происходил в семь тридцать утра, и вокруг двери
Скипа столпились те, у кого занятия начинались в восемь. Я увидел Ронни (плюс
Ника Прауди — к этому времени они стали неразлучными), Эшли Раиса, Ленни Дориа,
Билли Марчанта и еще четверых-пятерых. Нат прислонился к двери 302 в майке и
пижамных штанах. На лестничной площадке опирался на костыли Стоук Джонс.
Видимо, он направлялся вниз и остановился послушать спор.
Душка сказал:
— Когда вьетконговцы входят а южновьетнамское селение,
первым делом они ищут людей, носящих распятие, образок со святым Христофором,
Девой Марией или еще что-нибудь такое. Католиков убивают. Убивают людей,
которые верят в БОГА. Ты думаешь, мы должны стоять в стороне и позволять
коммунистам убивать людей, верящих в Бога?
— А почему бы и нет? — сказал Стоук с лестничной площадки. —
Стояли же мы в стороне и позволяли нацистам шесть лет убивать евреев. Евреи
верят в Бога, во всяком случае, так я слышал.
— Хренов Рви-Рви! — завопил Ронни. — Кто, бля, тебя
спрашивает?
Но Стоук Джонс, он же Рви-Рви, уже спускался по лестнице.
Отдающийся эхом стук его костылей напомнил мне про недавно отбывшего Фрэнка
Стюарта.
Душка снова повернулся к Скипу, упираясь в бока кулаками. К
его белой майке на груди были приколоты личные знаки. Его отец, сообщил он нам,
носил их во Франции и в Германии, носил, когда лежал за деревом, укрываясь от
пулеметного огня, который скосил двух человек в его роте и ранил еще четырех.
Какое все это имело отношение к конфликту во Вьетнаме, никто из нас толком не
понял, но Душка, видимо, придавал знакам особую важность, а потому никто из нас
спрашивать не стал. Даже у Ронни хватило ума заткнуть пасть.
— Если мы позволим им захватить Вьетнам, они захватят
Камбоджу. — Глаза Душки перешли со Скипа на меня, на Ронни.., на всех нас. —
Потом Лаос. Потом Филиппины. Одно за Другим.
— Если они способны на такое, так, может, заслуживают
победы, — сказал я.
Душка обалдело посмотрел на меня. Я и сам немножко обалдел,
но назад свои слова не взял.
Глава 23
До каникул Дня Благодарения оставался еще один раунд
зачетов, и для юных школяров третьего этажа Чемберлена это была катастрофа. В
большинстве мы уже понимали, что допрыгались до катастрофы, что мы совершаем
что-то вроде группового самоубийства. Кэрби Макклендон выкинул свой хренов
фокус и исчез, будто кролик в цилиндре фокусника. Кении Остир, обычно сидевший
в углу во время марафонских партий и ковырявший в носу, когда не мог решиться,
с какой карты пойти, просто смылся. На своей подушке он оставил даму пик,
поперек которой написал: “Я пас”. Джордж Лессард присоединился к Стиву Оггу и
Джеку Фрейди в Чэде, общежитии умников.
