Шесть вычеркиваем, остается тринадцать.
Казалось бы, достаточно. Черт, да одного того, что случилось
с беднягой Кэрби, было больше чем достаточно. Последние три-четыре дня перед
срывом руки у него так тряслись, что ему трудно было брать карты со стола и он
подскакивал на стуле, если кто-нибудь хлопал дверью в коридоре. Кэрби следовало
быть больше чем достаточно. Но не было. Как и моего времени с Кэрол. Когда я
был с ней, да, я оставался в норме. Когда я был с ней, я не хотел ничего, кроме
информации (и, возможно, оттрахать ее до опупсния). Однако в общежитии, и
особенно в чертовой гостиной на третьем этаже, я становился другим вариантом
Питера Рили. В гостиной третьего этажа я был кем-то, мне незнакомым.
С приближением Дня Благодарения всеми овладел какой-то
слепой фатализм. Только никто из нас об этом не заговаривал. Мы говорили о
фильмах или сексе (“Я перепробовал больше задниц, чем карусельный конь”, — имел
обыкновение кукарекать Ронни, как правило, ни с того ни с сего), но больше
всего мы говорили о Вьетнаме.., и “червях”. Разговоры о “червях” сводились к
обсуждению, кто в выигрыше, кто в проигрыше и кто словно бы не способен усвоить
несколько простых принципов игры: избавляйся хотя бы от одной масти, сплавляй
червей среднего достоинства тому, кто любит рисковать, а если вынужден взять
взятку, бери самой старшей картой, какая у тебя есть.
Единственной нашей активной реакцией на надвигающийся третий
раунд зачетов было превращение игры в своего рода нескончаемый турнир. Мы все
еще играли по пять центов очко, но теперь еще ввели “очки за партию”. Система
получения очков за партию была очень сложной, но Рэнди Эколс и Хьм Бреннен за
две лихорадочные ночные игры разработали хорошую рабочую формулу. Оба они,
кстати, прогуливали курс введения в математику, и после завершения осеннего
семестра ни тот ни другой не был приглашен продолжать занятия.
Тридцать три года прошло с того раунда зачетов перся Днем
Благодарения, но мужчина, которым стал тот мальчишка, все еще ежится при
воспоминании о них. Я провалил все, кроме социологии и введения в литературу. И
мне не потребовалось ждать, когда вывесят оценки, чтобы узнать об этом Скип
сказал, что прошел все под развернутыми парусами, кроме дифисча, где чуть не
пошел ко дну. Я в этот вечер пригласил Кэрол в кино — наше прощальное свидание
перед каникулами (и наше последнее, хотя тогда я этого не знал), и когда шел за
своей машиной, встретил Ронни Мейлфанта. Я спросил, как, по его мнению, у него
с зачетами. Ронни улыбнулся, подмигнул и сказал:
— Взял каждый тузом. Точно, как в хреновой “Студенческой
Чаше”. Мне тревожиться нечего. — Но в свете фонарей на стоянке я разглядел, что
его улыбка подрагивает в уголках губ. Кожа у него стала совсем бледной, и его
прыщи выглядели даже хуже, чем в сентябре, когда начались занятия. — А у тебя
как?
— Меня хотят сделать деканом искусств и наук, — сказал я. —
Это тебе о чем-нибудь говорит? Ронни загоготал.
— Мудак хреновый! — Он хлопнул меня по плечу. Нахальная
самоуверенность в его глазах сменилась страхом, и он выглядел совсем
мальчишкой. — Собрался куда-то?
— Угу.
— С Кэрол?
— Угу.
— Рад за тебя. Чувиха что надо. — Такая доброжелательность
со стороны Ронни просто надрывала душу. — И если я тебя на этаже не увижу, так
желаю тебе повеселиться за благодарственной индейкой.
— И тебе того же, Ронни.
— Ну да, спасибо. — Смотрит на меня не прямо, а уголком
глаза, старается удержать улыбку на губах. — Не тут, так там попразднуем.
— Угу. Пожалуй, точнее ситуацию не определить.
Глава 24
Было жарко. Хотя мотор был выключен и печка тоже, в машине
было жарко — мы согрели ее теплом наших тел. Стекла запотели, и свет фонарей
проникал внутрь расплывчатым сиянием, точно сквозь матовое окно ванной, и
гремело радио:
Могучий Джон Маршалл со старыми песнями, Скромный и тем не
менее Могучий исполняет “Четыре времени года”, и Давеллсы, и Джек Скотт, и
Ричард Литтл, и Фредди “Бум-Бум” Кэннон, и все старые-старые песни, а ее
кофточка расстегнута, а ее бюстгальтер повешен на спинку, и одна бретелька
свисает — широкая плотная бретелька (техника бюстгальтеров в те дни еще не
осуществила следующий великий прыжок вперед), и, о Господи, ее теплая кожа, ее
сосок жестко трется о мои губы, а се трусики еще на ней, но лишь относительно —
они смяты в комочек, сдвинуты вбок, и я сунул в нее один палец, потом два, а
Чак Берри поет “Джонни Б. Гуд”, и “Ройал Тинз” поют “Шорты-Подшортики”, и ее
рука в моей ширинке, ее пальцы дергают резинку моих подшортиков, и я ощущаю ее
запах: духов на ее шее, пота на ее висках, там, где начинаются волосы, и я
слышу ее, слышу живое пульсирование ее дыхания, бессловесные шепотки у меня во
рту, пока мы целуемся, и все это на переднем сиденье моей машины, сдвинутом
назад насколько можно, и я не думаю ни о проваленных зачетах, ни о войне во
Вьетнаме, ни об ЛБД в приветственной гирлянде цветов на Гавайях, и вообще ни о
чем, а только хочу ее, хочу ее прямо здесь, прямо сейчас, и тут внезапно она
выпрямляется и выпрямляет меня, упершись обеими ладонями мне в грудь, и
растопыренные пальцы отталкивают меня назад к рулевому колесу. Я снова
придвинулся к ней, скользнул ладонью вверх по ее бедру, а она сказала “Пит!
Нет!” резким голосом и сомкнула ноги, и колени стукнулись друг о друга так
громко, что я услышал этот стук, этот стук засова, означающий, что с тебя
довольно, нравится тебе это или нет. Мне не нравилось, но я остановился.
Прислонился головой к запотевшему стеклу левой дверцы,
тяжело дыша. Мой член был железным цилиндром, прижатый спереди трусами так
крепко, что было больно. Не очень долго — ничто не стоит вечно. Мне кажется,
это сказал Бенджамин Дизраэли. Но эрекция угасает, а яйца остаются на взводе.
Простой факт мужской жизни.
Мы ушли с фильма — жуткая жвачка про нашенского парня с
Бертом Рейнольдсом — и вернулись на стоянку, думая об одном.., во всяком
случае, я надеялся, что об одном. Да так, пожалуй, и было, только я-то надеялся
получить немножко больше, чем получил.
Кэрол запахнула кофточку, но ее бюстгальтер все еще висел на
спинке, и выглядела она ошеломляюще желанной — ее груди рвались наружу, и в
тусклом свете можно было разглядеть темные полукружья сосков. Она уже открыла
сумочку и дрожащей рукой выуживала из нее сигареты.
— У-у-у-у… — сказала она, и голос у нес дрожал, как руки. —
Я хочу сказать, ух ты!
— В расстегнутой кофточке ты похожа на Брижит Бардо, —
сказал я ей.
Она подняла голову — удивленно и, по-моему, польщенно.
— Ты правда так думаешь? Или потому, что у меня светлые
волосы?
— Волосы? Бля, нет. Это потому… — Я указал на кофточку.
Кэрол посмотрела на себя и засмеялась. Однако пуговиц застегивать не стала и не
попыталась стянуть ее потуже. Но думаю, ей бы это не удалось, поскольку
кофточка сидела на ней как влитая.
