— Дальше по улице от нас был кинотеатр, когда я была
девочкой, — “Эшеровский Ампир”. Теперь его снесли, но когда мы были детьми —
Бобби, и Салл-Джон, и я, — там словно бы все время крутили ее фильмы. По-моему,
“И Бог создал женщину” шел там тысячу лет.
Я расхохотался и взял с приборной доски свои сигареты.
— В автокино Гейт-Фоллса его всегда показывали третьим
художественным фильмом в вечерней программе по пятницам и субботам.
— Ты его видел?
— Смеешься? Да мне не разрешали даже носа туда совать, кроме
как на диснеевские программы. По-моему, “Тонку” с Салом Минео я видел по
меньшей мере семь раз.
— Я не вернусь в университет, — сказала она, закуривая.
Сказала она это так спокойно, что сперва мне почудилось, что мы все еще говорим
о старых фильмах или о полночи в Калькутте, то есть вообще о чем-то, что
убедило бы наши тела вновь уснуть — представление окончено. А потом до меня
дошло.
— Ты.., ты сказала?..
— Я сказала, что не вернусь после каникул. И дома
праздновать День Благодарения радость будет небольшая, но какого черта!
— Твой отец?
Она покачала головой и сделала затяжку. Тлеющий кончик
сигареты отбрасывал на ее лицо оранжевые блики среди полумесяцев серой тени.
Она казалась много старше. Все еще красивой, но много старше. Пол Анка пел
“Диану”, я выключил приемник.
— Мой отец тут ни при чем. Я возвращаюсь в Харвич. Ты
помнишь, я упомянула Рионду, мамину подругу?
Я вроде бы что-то такое помнил, а потому кивнул.
— Снимок, который я тебе показывала, сделала Рионда. Ну,
тот, где я с Бобби и Эс-Джеем. По ее словам… — Кэрол посмотрела вниз на свою
юбку, все еще задранную чуть не до пояса, и начала перебирать ее в пальцах.
Никогда нельзя предсказать заранее, из-за чего люди смущаются. Иногда это
физиологические отправления, иногда — сексуальные завихрения родственников,
иногда это просто позирование. А иногда, естественно, это пьянство.
— Скажем так: в семье Герберов проблемы с алкоголем есть не
только у моего папочки. Он научил маму закладывать за воротник, а она была
прилежной ученицей. Долгое время она воздерживалась — по-моему, посещала
собрания “Анонимных алкоголиков”, — но, по словам Рионды, она снова начала. А
потому я возвращаюсь домой. Не знаю, сумею ли помочь ей или нет, но попытаюсь.
И не только ради мамы, но и брата. Рионда говорит. Йен не знает, на каком он
свете. Ну да этого он никогда не знал. — Она улыбнулась.
— Кэрол, а может, это не такая уж хорошая идея. Махнуть
рукой на свое образование…
Она сердито вздернула голову.
— Ах, тебя заботит мое образование? Знаешь, что говорят про
дерьмовые “черви”, в которые дуются на третьем этаже Чсмберлена? Что все до
единого там вылетят из университета к Рождеству, включая и тебя. Пенни Ланг
говорит, что к весеннему семестру там никого не останется, кроме вашего
говенного старосты.
— Ну, — сказал я, — это уж преувеличение. Нат останется. И
еще Стоукли Джонс. Если только как-нибудь вечером не сломает шею, спускаясь по
лестнице.
— Ты говоришь так, будто это смешно.
— Вовсе не смешно, — сказал я. Да, это было совсем не
смешно.
— Тогда почему ты не бросишь?
Теперь начал злиться я. Она меня оттолкнула и сжала колени,
сказала мне, что уезжает, когда мне уже не просто хотелось ее видеть, а
необходимо было ее видеть.., она бросила меня черт знает в какое дерьмо, и —
здрасьте! — все дело, оказывается, во мне. Все дело, оказывается, в картах.
— Я НЕ ЗНАЮ, почему я не бросаю, — сказал я. — А почему ты
не можешь найти кого-то еще, кто позаботился бы о твоей матери? Почему эта ее
подруга, ну, Рованда…
— Рионда.
— ..не может о ней позаботиться? Я хочу сказать, разве твоя
вина, что твоя мать пьяница?
— Моя мать не пьяница! Не смей называть ее так!
— Но ведь с ней что-то неладно, если ты из-за нее хочешь
бросить университет. Если это настолько серьезно, значит, что-то очень неладно.
— Рионда работает, и ей надо заботиться о собственной
матери, — сказала Кэрол. Ее гнев угас. Она говорила устало, безнадежно. Я
помнил смеющуюся девушку, которая стояла рядом со мной и смотрела, как ветер
гонит по асфальту обрывки призыва голосовать за Голдуотера, но эта была будто
совсем другая.
— Моя мать — это моя мать. Заботиться о ней некому, кроме
меня и Йена, а Йен и в школе-то еле-еле справляется. И ведь в запасе у меня
Коннектикутский университет.
— Тебе нужна информация? — спросил я ее. Голос у меня
дрожал, хрипел. — Так я дам тебе информацию, нужна она тебе или нет. Идет? Ты
разбиваешь мне сердце. Вот тебе ИНФОРМАЦИЯ. Ты разбиваешь мое дерьмовое сердце.
— Да нет, — сказала она. — Сердца же очень крепки. Пит. Чаще
всего они не разбиваются. Чаще всего они только чуть проминаются.
Ну да, да! А Конфуций говорит, что женщина, которая летает
вверх тормашками, приземляется головой. Я заплакал. Самую чуточку. Но это были
слезы, никуда не денешься. Главным образом, полагаю, потому что я был захвачен
врасплох. И ладно! Может, я плакал и из-за себя. Потому что был напуган. Я
проваливал — или был под угрозой провалить — все зачеты, кроме одного, один из
моих приятелей намеревался нажать на кнопку “ВЫБРОС”, а я никак не мог бросить
играть в карты. Когда я раньше думал об университете, мне все представлялось
совсем иначе, и я был в полном ужасе.
— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — сказал я. — Я люблю тебя. —
Тут я попытался улыбнуться. — Немножко добавочной информации, хорошо?
Она посмотрела на меня с выражением, которого я не понял,
потом опустила стекло со своей стороны и выбросила сигарету на асфальт. Подняла
стекло и протянула ко мне руку.
— Иди сюда.
Я сунул свою сигарету в битком набитую пепельницу и
скользнул по сиденью к ней. В се объятия. Она поцеловала меня и посмотрела мне
в глаза.
— Может быть, ты любишь меня, может быть, нет. Я ни за что
не стану отговаривать тебя меня любить, это я могу тебе сказать — ведь любви
вокруг так мало. Но у тебя в душе полная неразбериха, Пит. Из-за занятий, из-за
“червей”, из-за Эннмари и из-за, меня тоже.
Я хотел сказать, что это вовсе не так, но, конечно, было
именно так.
— Я могу поступить в Коннектикутский университет, — сказала
она. — И если с мамой наладится, я поступлю туда. А нет, так я могу заниматься
полузаочно в Пеннингтоне в Бритдж-порте или пойти на вечерние курсы в
Стредфорде или Харвиче. Все это я могу, могу позволить себе такую роскошь
выбора, потому что я девушка. Сейчас отличное время для девушек, поверь мне. Линдон
Джонсон об этом позаботился.
